Звездочки и сны | Накаты | Путеводитель | Строители | Дворы и стены | Scenario Events | Уходим?
Материал, представленный в этом разделе, отфильтрован модератором на предмет наличия адекватного объяснения, однако самих объяснений здесь не будет. Прилюдно толковать сны - пошло (особенно собственные). Лучше сами пройдите пешком и сделайте выводы.
Пятидесятые годы. Бледный, почти черно-белый с прожилками перламутра фильм. Раннее утро. Молодая, коротко стриженная учительница-комсомолка объясняет понуро уставившимся в блестящие, только что с порошком вымытые парты первоклассникам то, во что сама еще не до конца верит, но что уже обязана донести до детских сердец. Она с надрывом произносит:
- Но, дети! Самое большое преступление товарища Джугашвили - в том, что он скрывал свое настоящее имя: товарищ Джугашвили!
И внезапно перед глазами распахивается синий аварийный экран, только на нем написано не "система занята или работает нестабильно", а:
Говорящий не знает, знающий не говорит. Генерал Воконг.
Он сказал это на суде, когда его спросили, зачем он расстрелял четыре автобуса с заложниками.
Полужилая-полуслужебная комната, вечер. Старик-сторож разворачивается ко мне и видит у меня в руках коричневую пластиковую бутылку с синтетическим квасом.
- А! - кричит он. - Распитие на рабочем месте!
Я пытаюсь его переубедить, но он меня не слушает, он подходит ко телефону и начинает набирать номер. Я поднимаю металлическую пальму-вешалку для шляп, бросаю в него. Он падает на тюфяк, пытается выкарабкаться. Я выбегаю из сторожки, кричу:
- СБОР МЕТАЛЛОЛОМА!
... К утру я вновь прихожу на место преступления. Сторожки уже нет, на ее месте холм, а по холму накатан асфальт и проходит шоссе. Кран надо мной поднимает какую-то плиту. Крановщик кричит в мегафон:
- Вы находитесь на величайшей стройке пятилетки! Немедленно покиньте стройку!
Я подчиняюсь. Я ухожу в глухой переулок, по которому раз в час проходит единственный на этом маршруте автобус.
Рядом с прямоугольным садом, обитым трухлявыми досками, в кирпичной пятиэтажке живет девушка-дрозд. Она слушает "Гражданскую оборону", она здоровается за руку со всеми местными гопниками, потому что ей больше не с кем здороваться. У нее хрипловатый голос и резкие движения; может быть, она когда-то употребляла наркотики. На подоконнике стоят кассеты с подписанными от руки корешками, а от нее самой веет такой обреченностью, что кажется - оглянешься, и она исчезнет, как будто она сложена из газеты, и ее проколют булавкой.
Этот сон снился мне очень давно, когда я ничего не знал о Янке, не слышал песню "Крематория"... Встречая потом совершенно разных людей, я узнавал в них ее черты, что окончательно убедило: образ не личностен.
За раскладным столом сидят и пьют чай. Председательствует толстяк-судья (или шериф?), он сидит на правом краю дивана. Внезапно он спрашивает:
- Скажите мне, чего я больше всего боюсь? Я награжу за правильный ответ.
Сидящая напротив девушка отставляет чай, поднимается. Произносит:
- Вы не боитесь ограбления, потому что знаете, что деньги - воздух. Вы не боитесь смерти, потому что предупреждены. То, чего Вы на самом деле боитесь - это потерять место.
Он кивает, разжимает кулак и протягивает Ей немного корявую тусклую звездочку, вылепленную из какого-то промежуточного между бронзой и глиной материала. Встает, разворачивается и уходит. Его больше нет.
Широкий лоток, уставленный картонными коробками - так торгуют конфетами. За лотком стояли девушка в кожаной кепке и грузовик неопределенной модели, кузов которого был сколочен из неструганных досок и обтянут серо-зеленым брезентом. У лотка терлась то ли старушка, то ли просто пожилая женщина:
- Понимаете ли, не берут. Вот если бы хоть горсть алмазов на реализацию...
- С удовольствием, - сказала девушка мягким, как офисная мебель, ровным и невозмутимым голосом. - Пожалуйста, - и она то ли перелистала, то ли переворошила меж пальцев пригоршню настоящих белых продолговатых алмазных долек в розовой шелухе. - Вы не смотрите, что шелуха осыпалась, очищенные на самом деле еще дороже.
- Да понимаете ли, проблемы с ликвидностью. Вот если бы в кредит как-нибудь...
- Вы знаете, - девушка смутилась, - это труднее. Вот Вы возьмете там горсть или две горсти и исчезнете, а искать Вас здесь... Вы поймите, тут не Реальность, был человек - и нет человека.
- Да куда ж я денусь? - удивилась старушка. - Я все на своей остановке стою, разве только к вам заскочу.
- Скажите же ясно, на какой остановке, - из недр грузовика послышался слегка раздраженный молодой мужской голос. - Как она называется?
- Да я что, помню, как зовется? - пожала плечами старушка. - Отсюда две минуты ходу, у самого моста, под насыпью. Там еще поезда все время проезжают.
* * *
Пройдя вниз по песчаному склону, я заметил, что он стал совершенно отвесен, и лишь через каждые метра три - четыре из него выдавались относительно ровные ступени. В руке у меня была лопата, сзади над душой стояли старик со старухой.
- Еще немного, - умоляюще протянул старик. - Древняя цивилизация ведь загибается...
Песок был до неприличия мокр и грязен, в нем попадались камушки, комья глины, обрывки белесых корней, чешуя давно вылупившихся куколок. Но, попадая на блестящее лезвие лопаты, весь этот мусор превращался в блестящие, будто шлифованные, осколки полупрозрачного вишневого камня.
- Еще немного, - шептал старик. - Ну, еще немного...
С каждым взмахом лопаты песок осыпался, шевелился, и на миг за серыми крупинками мне причудились руки смуглой девушки, закованные в браслеты, а еще промелькнуло что-то индийско-ацтекское.
Еще взмах, и старику все мало.
Еще одно неуловимое шевеление за слоем песка. Она не жива в полном смысле этого слова. Она темна и тиха, и ее глаза, и кровь тоже темны, как...
Вишневый камень?!
В этом сне я так и не успел догадаться, зачем старику нужны сочно-вишневые осколки: морщины опали с его лица, с клыков в уголках рта заструилась кровавая слюна.
Я стоял на краю, в самом невыгодном положении: убив дедушку лопатой, я провалился бы еще ниже, будучи навсегда погребенным в песке под тяжестью гнилого вампирьего тела, никогда не узнав, пробудится ли в срок изумрудноглазая девушка в золотых браслетах.
Осталось копнуть песок под его ногами.
Он покатился вниз, а за ним - кубарем - его толстая старуха в красной косынке.
И уже ненужная лопата.
Я примял оставшийся израненный песок ладонями, услышав в сонном дыхании тихий лепет благодарности. И полез вверх, оставляя на влажном песке неглубокие, но отчетливые следы.
Дорога проходила по Юго-Западному Искаженному. Стены окружавших ее бетонных заборов и домов были покрыты облупившейся белой краской. Впереди стояли скрипучие ржавые ворота, перекрытые тремя вплотную стоящими будками или турникетами. Будки оказались на ощупь шершавыми, обшитыми иссохшимися гнилыми досками, чреватыми занозами. Три цвета выцвели в три трудноразличимых невооруженным глазом оттенка "псивого" серо-зелено-голубого.
В Гремль можно было пройти прямо - там жил Петр Десятый в овечьей шапке, он был ужасно жалок, и его хотелось кольнуть вязальной спицей. Справа был выход к станции Хамасская-речная, слева - Блеклые болота, а за ними - Северная Мгла.
Когда мы работали в компьютероремонтной конторе в высоком сером здании на многоугольной площади, какая-то старушка заглянула в дверь и попросила нашего шефа на минутку. Выяснилось, что она купила кулек евровишни, но в нем какие-то проблемы с косточками. Мы вскрыли косточки иголками от циркуля, и они оказались пораженными мелкими, но ужасно верткими многоножками.
Еще снилась такая французская комедия: титры ярко-зеленого цвета, быстрая мелодия, карты Туруханского края, где-то там спрятаны сокровища партии. Д'Артаньян и мушкетеры готовятся к походу, собирают деньги (банкноты формата А4 на мягкой желтоватой бумаге) и прогоняют через стеклянный детектор валюты. Затем они выходят по одному через поворотный круг на проходной, идут вниз мимо солнечного кладбища каменных плит, из которых торчит арматура, мимо прачечной "Стопочка" (одежды, наверное), в которой один из них (я) оставляет ногу. Садятся в развалюху-автомобиль, захлопывают дверцу, на полном ходу врезаются в стену, и их останавливают гаишники кардинала.
* * *
Высокие стальные и алюминиевые мосты над железнодорожными станциями, высоковольтные поляны, на которых сосредоточенно перебирают рычагами старинные паровозы. Трамвай доходит до конечной и разворачивается, нужно идти по проглядывающему через мокрый снег розовому щебню. Окольные пути, тропинки, часто теряющиеся в рельсах, и поезда, идущие прямо по платформам - на меня. Снаружи за решетками до самого конца света заросли малины и ежевики, но по ним пройти еще труднее...
А в одном квартале, который нужно было пройти под обстрелом из конца в конец за время, пока докрутится кассета, были улицы, поперек перевязанные полосатыми ленточками, и запрет на кошек. Поэтому кошек прятали, маскировали, сжимали ARJем. Чтобы восстановить упакованного кота, его оболочку нужно было натянуть на крест из блестящих белых дощечек.
Я видел человека, устроившего кризис. Он слегка пошатывался, он говорил с французским акцентом, у него из кармана торчали пачки $, и он каждый день приходил на биржу развлечься. Вместо казино. Мы схватили его за плечи и повели возмещать убытки, но потерялись в каких-то сантехнических комнатах с протекающими трубами, а потом меня вызвали чинить дисковод. Я, правда, сам же его и сломал, мне нужно было во что бы то ни стало прочитать кривую дискету... У меня во сне много всего ломается, а чинится с трудом.
Мы идем по обрыву, подходим к огромной не то пещере, не то трубе. Я наклоняюсь и кричу:
- Дуплекс, триплекс, квадроплекс!
Труба отвечает:
- Дуплекс, триплекс, квадроплекс!
Я поворачиваюсь к друзьям и уверенно произношу:
- Local echo работает!
Только что построенная ветка метро углублялась в дикий и малоисследованный район (при последующем анализе выяснилось, что скорее дельты Невы, чем поймы Москвы-реки). Одна из станций была ближе всех к поверхности, там не было эскалатора, и безлюдные мраморные ступени вели к самой воде - выход находился на небольшом островке. Снизу меня звал гулкий голос приятеля, сверху было "пасмурно и в то же время как-то светло".
Вообще при постпроверке были найдены и опознаны: Аптекарская набережная, Сенная площадь (и переулок к югу от Апраксина двора), метро "Дуэльная" (совмещенные "Удельная" и "Черная речка" с небольшой примесью московской "Багратионовской" - ***, ***).
После поездки в СПб снился "Питер в квадрате" (город реальный, наложенный на город снов) - там было белое шоссе, спускающееся с холма и пролетающее по гиперболической траектории мимо домов с заколоченными дверными проемами, один из которых оказался Ленинградским рок-клубом... но, главное - был водопад, вода в котором вращалась в вертикально ориентированной плоскости (как будто крутила турбину или мельничное колесо, но не с одной стороны, а по всей длине окружности).
Главный герой (помню, что не я) бродил с ней по разным станциям метро, проселочным дорогам, автобусным остановкам, и однажды, оказавшись в потускневшем и задымленном, но все же лете, сказал:
- Я не понимаю, почему, куда бы мы ни направлялись, мы в итоге попадаем к выходу из этой аллеи?
- А ты не понял? - с издевательским и слегка оскорбленным оттенком в голосе. - Ты думал, мы просто друзья? Ты не замечал моих намеков?
- Каких?
- Я показывала на рекламные щиты, я обращала внимание на повороты дорог под острым углом... Ты что, не знаешь, как называется эта аллея?
- Цветная?
- Неправильно, хотя корень тот же. Ты знаешь, где я родилась и выросла? - она показала рукой на проявившийся неподалеку молодой поселок с обтрепанными девятиэтажками. Гофрированные газопроводы выходили из земли у самых подвальных окон, врастая затем в стены или протыкая жесткий пластик балконов, как змея вгрызается в скорлупу на плакате "СПИД поражает потомство". Рядом стояла ракета - точнее, памятник покорителям космоса в форме ракеты с иглой-шпилем на вершине. Она тоже начиналась из газопровода.
* * *
Jana Ju (одна из разработчиков Теста по Истории М.Ц. и Р.) однажды объясняла (во сне, хотя фраза вполне в ее духе), что "одна из фишек Умки - это то, что душа не может самостоятельно выйти за пределы своего стеклянного купола, а если выйдет, ей просто перестанет хватать кислорода, она просто распадается".
После этого - притча: в доме на террасе видна подпирающая козырек крыльца стальная балка (почему-то мужского рода), на нее накинут шарф (женского). Слышатся аккорды акустической гитары и голос Умки, поющей про лестничный пролет. Рядом стоят двое (он и она) и беседуют:
- Ты что, не веришь в то, что балка может мечтать о том, чтобы встать и пойти?
- То есть как?!
- Ну, не обязательно мечтать, но мыслить, думать о такой возможности?
- Не верю.
- Что, совсем не веришь?
- Нет. Окончательно и бесповоротно - нет.
В это время раздается удар, как будто металлическим листом, приложенным плашмя, высадили стекло. И кадр меняется - больше никого нет, кроме замерзшей металлической балки и раскинутого на полу шарфа, и понятно, что это те самые двое. В тот же самый момент "включается обзор" - снаружи оказывается солнечно и пустынно, и рядом проходит дорога, а на обочине - песок, и в песке - осколки стекла и обрывки проволоки.
Главный герой в кругу семьи. Семья оказывается на верхнем этаже какой-то новостройки на юго-западе и собирается в гости. "Во сколько нам идти?" Мать отвечает: "К одиннадцати". Главному герою нужно позвонить, брат смотрит телевизор и не хочет уйти в другую комнату, тогда (раз время есть) можно позвонить по карточке. Выходит, проходит улицу до конца, рассматривая таблички на автобусных остановках (одни идут до Южной, другие - до Днепропетровской), но все автоматы либо жетонные, либо Comstar'овские. Возвращается, заходит в соседний дом, и на лестничной плошадке шестого этажа однаруживает карточный телефон. Вставляет, поднимает трубку, но вместо dialtone слышит голос... как бы и не матери, и не крестной матери, но похожий: "Я знала, что ты будешь здесь, но уходи как можно скорее!" Она говорит еще что-то по делу, но он уже не слушает, потому что со спины подходят двое гопников, и хотя они его не знают, видно, что подходят с четкой и не подлежащей коррекции целью. Они вытаскивают из рук распечатку, потом пытаются отобрать карточку, он сопротивляется, отбирает назад по листочку, кричит не "Грабят!" и даже не "Пожар!", а "Бомба! Здесь заложена бомба!" Вдруг понимается, что он не только ничего не сохранит, но и живым не уйдет, и поэтому вспоминает, как - в детстве - бросал спичку в слежавшуюся тлеющую бумагу, и она вспыхивала... А теперь он отпускает лежавший в нагрудном кармане винчестер (HDD 3.5") в лестничный пролет, и тот, упав в горючую смесь сена, трухи и мазута, вызывает взрыв.
Даже не мост, а, скорее, дамба в северо-западной части Города (то ли Старая деревня, то ли Тушино). Перила только с одной стороны и похожи на затвердевший перекрученный трехжильный кабель. Под ногами гремят плоские металлические ступени. Небо смешанного ржаво-вишневого цвета, и на нем черным жирным курьером эпохи русских революций что-то написано - кажется, название дамбы и год. На горизонте черные трубы - кладбище отслуживших пароходов. Приятель кричит снизу, что разность уровней превышает пять километров. Я не слышу и поднимаюсь дальше. Внизу фонари и мокрый снег. Наверху ветер.
Питер (в квадрате). Улица капитана Воронина (есть такая). Я спрашиваю, где живет БГ, мне предлагают отправиться в Азию - это такое солнечное место (и при этом солончак), поросшее желтым двулистным рисом с острыми кончиками листьев. Оно представляет определенную опасность и расплылось, как перитонит, где-то в самом центре, но где именно, обнаружить трудно.
Я делаю круг и попадаю к человеку, который говорит мне о какой-то аудиоплате. Я с трудом понимаю, что он хочет мне ее подарить, пытаюсь уточнить, он не слушает меня или, по крайней мере, не отвечает на вопросы, а вместо этого увлеченно разбирает ее технические характеристики, а затем делает вывод, что я не собираюсь принять подарок, отрывает гнездо аудиовыхода, прислоняет плату к колонне и уходит, скрипя ботинками по высохшему асфальту. А я прикидываю, как бы подпаять эти три оторванных контакта...
Электричка, переезжая через мост над каналом, под резкий гудок разгоняется на повороте вчетверо. Инерция откидывает мою голову через спинку сиденья. Звук лопнувших рельс.
Я открываю глаза в заросшем крапивой овраге (недавно выяснилось, что у В.К. в "Белом шарике матроса Вильсона" был такой эпизод). Где-то внизу огороженный кольями квадрат, в этом квадрате стоит подозрительно гудящая бойлерная. Надо уходить.
Лесная просека, которая потом превращается в аллею, аллея - в дачную улицу с деревянными домами, улица - в больничный коридор и запасной выход к мокрому от дождя и зеленому от придорожных кустов шоссе.
За спиной где-то давно жили динозавры, но умерли от наступления ледника и алюминия. Теперь там просто лес. Я доходу до самого угла коридора, переступаю внутрь деревянной двери с выбитым стеклом и оказываюсь как бы в поворотном круге. Там меня кто-то узнает, а я узнаю, что вижу сон, и спрыгиваю через черный вход, а затем карабкаюсь вверх к шоссе. Там нет ни загородки, ни тротуара - приходится идти по обочине. Где-то дальше живет Маленькая девочка со взглядом волчицы.
Я пригоняю ломом один к другому сургучные блоки - они сыплются сверху, каждый нужно поставить на место. Меня зовут, я оказываюсь в поезде, который идет вперед и чуть-чуть вверх - как мне говорят, "под острым углом к будущему", то есть не через последовательные моменты времени, а через различные ветви, сценарии вероятного будущего. Я начинаю понимать, почему иногда не узнаю людей, которые со мной здороваются, почему брошенные из окна поезда листовки исчезают, не долетев до земли... На соседнем сиденье в купе отвратительная стареющая крашеная блондинка и какой-то мой знакомый, внизу мы проезжаем Волгу (фу...), поднимаемся куда-то ближе к солнцу, запаху морской соли, к расфокусировке линз и удушливому запустению "at the end of the world"...
Я выхожу (наверное, якобы покурить), переступаю в тамбур - и оказываюсь в подвале, окрашенном темно-зеленой краской, как школьная раздевалка. Я уже не на поезде, не еду. В углу стоит стол, на столе желтая лампа. Меня ждут.
Серый песок детских площадок, закапанный слюной и истоптанный собаками, над песком поднимаются сваи, прямоугольные мосты, лианы лимонно-зеленых оттенков. Внизу - тень, сыро, холодно, как ранним утром в солнечный день.
Сросшиеся города из красного кирпича и красной черепицы - сросшиеся настолько, что поезд метро может спокойно вылезти на платформу, лестница ведет в стену (под лестницей - касса), а если немного сбежать с усыпанной гравием площадки - откроется дикий парк для езды на велосипедах. Я вхожу на пустырь между домами, соединенными застекленным переходом (такие бывают в школах), поднимаюсь на третий этаж, почему-то оставаясь снаружи - только что прошел дождь, и здесьничего еще не высохло, потому что здесь тоже все в тени, и я не могу найти ни квартиру приятеля, ни блестящую телефонную карточку, ни телефон.
Рельсы, слегка выступающие из цветного (темно-оранжевого, темно-соломенного и еще какого-то) тростника - заросли настолько, что шпалы уже не видны, и их пересекает прямая и ровная утоптанная тропинка. На самом переезде стоит старушка, она торгует мороженым, конфетами и еще какой-то мелочью; и объясняет всем, что дальше ничего интересного нет. То есть с тропинкой ничего страшного не происходит, она не обрывается и не ведет в засаду, просто кроме тропинки дальше ничего нет.
Я еду в Питер (сон был продублирован дважды с незначительными расхождениями). Мест нет, денег тоже - приходится стоять в тамбуре и смотреть на недотаявший между деревьями снег. Потом, на месте, приходится спрашивать дорогу и шагать по деревянным мосткам, перекинутым через засыхающие лужи. Повсюду под ногами - ломкая высохшая глина, везде светло-коричневые и бледно-желтые оттенки.
И опять запах удушливой жары и морской соли... Я иду на юг (!) и с удивлением обнаруживаю там море, набережную, бетонные плиты, погруженные по пояс в океан, копны колышущихся водорослей. И медлительные, спокойные прохожие говорят мне, чтобы я опасался подходить слишком близко к морю и не пил водопроводную воду, она может оказаться радиоактивной, и вообще это - очень, очень далекое будущее. Наверное, середина двадцать первого века.
Под явным влиянием трэкерных миксов на БГ приснился секретный трек из "150000000000 шагов" - что-то про розово-перламутровую морскую пену, грохочущие поезда и фраза вроде "Не бойтесь как можно чаще появляться в суде!", или "Мы будем как можно чаще появляться в суде!"
Дом на окраине города, я сплю в проходной комнате, звонит телефон - я кладу трубку на голову вместо наушников, кто-то отвечает за меня - это старый компаньон, он сообщает, что у него кто-то простудился, нужна моя помощь (не в лечении, а просто по работе); я тоже болею, у меня воспалены миндалины, я жую вязкие и скрипящие на зубах пирамидки вишневого цвета. Компаньон объясяет мне, что они делаются из осиного масла - нужно собирать смолистые капельки и чешуйки, которые осы оставляют на желтоватой границе между тенью и освещенной землей.
Я подхожу к двери, вижу смещающуюся полоску светораздела, оставляемую на клетчатом каменном полу то ли дверным косяком, то ли солнечными часами у входа, мне говорят: "Она же синяя!" - в ответ на это я предлагаю повернуть взгляд на 180 градусов (как известно, если, напрягая глаза, смотреть на яркий предмет, один его край кажется желтым, а другой - фиолетовым). На полу действительно остается россыпь чешуек осиного масла, некоторые из которых уже слепились в смолистые пирамидки - как шахматные ладьи, но с почти четырехугольным сечением. Их нужно подчерпывать листом ватмана. Некоторые из пирамидок накрыты легкой паутиной - с ними нужно быть осторожнее, потому что паучок может влипнуть в смолу и погибнуть, а смола насквозь испортится.
...Снилось, что ко мне на стол подложили водородную бомбу, белую, в корпусе, похожем на корпус от монитора. Она там лежит, тикает... от нее удалось отломить половину, но, похоже, это не вторая часть критической массы, а просто дублирующий заряд, на всякий случай, а остальное лежит, тикает... у нее ресурс 310 часов, и его можно регулировать, а пока осталось максимум 10 суток, на ней написано тонкими черными буквами шрифтом Arial Cyr "Мы заставляем Вас молиться Богу!" (это вроде фирменного слогана), и никто не хочет ее выносить, потому что она лежит, тикает... И тогда я поднимаю всех родных и знакомых, отрываю от компа два винчестера и кладу их в белую пластиковую корзинку, вообще пытаюсь собрать вещи, но не въезжаю, что еще понадобится, а она лежит, тикает...
В итоге проезжаю я Химки, проезжаю дальше, иду не по тоннелю даже, а по траншее, и все сотрудники фирмы со мной, только уже в форме с оружием, а в небе толстый фиолетовый носок стреляет по вертолетам, и хотя вертолеты не наши, их все равно жалко, потому что вертолетчики падают оттуда без парашютов и без надежды на восстановление, как тараканчики... А я сижу за столом, набираю свою программу, под ногами какие-то обшарпанные сундуки с острыми углами - неудобно, потом я просыпаюсь... и думаю - а почему это так страшно было?! ну, рванула бы, и рванула...
Не то классная комната, не то библиотека. Раскрытый на середине первого тома трехтомник Глеба Самойлова. Из колонок звучит "Аллергия" (песня "Агаты" на стихи неизвестного шизофреника) - я ее сам поставил для иллюстрации. Я объясняю приятелю, что Глеб Самойлов полагал коллективный разум единственно возможным будущим цивилизации, а рок-н-ролл - важнейшим инструментом его создания. "Первоначально число участников рок-группы было ограничено единицами и редко превышало пять человек, - пишет Глеб, - и в этом синтезе еще проглядывают лица отдельных лидеров. Но недалеко то время, когда индивидуальность не сможет самореализоваваться, кроме как вместе со всем человечеством одновременно; ее информационный вклад нисколько не уменьшится, он просто будет неразличим вне контекста."
- Знаешь, как есть алгоритмы вписывания секретной информации в фотографию. Водяные знаки. Голограмма. Не последовательность, а наложение, причем без потерь.
Пригород. Еще светло, но скоро стемнеет. Ловим с приятелем маршрутку, она удобная, с крытым верхом; мы догоняем другую - открытую всем ветрам. Там сидят двое пьяных, которые, качаясь на поворотах, разворотили переднее сиденье без спинки и требуют остановиться; и водители меняются пассажирами, мы оказываемся в той машине, которую догнали, проезжаем блок-пост. Охранник представляется полковником Масхадовым, указывает, какой полосой надо проехать, чтобы нас пропустили...
"Я что-то не понимаю, - произносит приятель, - тут на стекле будки написана табличка: 'Жена полковника Масхадова', а у него же четырех жен расстреляли года так два назад. Странно..."
Полоса, на которую нам показали, заканчивается тупиком. С трех сторон стенки с колючей проволокой - не тюремной, а как в курятнике... это и есть курятник, перед нами пробегает рыжий петух. Стенки становятся все 'уже - мы застряли.
Выхожу из метро где-то на северо-востоке Города. Везде блестящий лед, хотя не зима - скорее, ранняя весна или поздняя осень. Иду по тротуару (он примерно на человеческий рост выше улицы и огражден гранитным парапетом). Спотыкаюсь, хватаюсь за промерзший гранит, чем-то пачкаю куртку... встаю - прохожу еще метр - снова спотыкаюсь в ту же сторону. Задеваю лоток, за которым пожилой грузин продает то ли пирожки, то ли чебуреки, ногти опять соскальзывают по неровному льду, отламывая от него грязноватые крупинки.
- Ты поосторожнее, - ворчит грузин. - Не отколупывай, а отталкивай.
И я замечаю, что верхняя грань алого парапета совершенно ровная и монотонно блестящая. Это живая ткань, аморфное тело, промерзшее до блеска. "Пульпа" - ей будет нестерпимо больно от малейшего прикосновения.
...Я плохо помню, как попал в эти коридоры - то ли школы, то ли университета, то ли собственного дома. Помню упакованные сумки, ничего не означающие объявления на стене и ожидание дальнейших руководящих указаний от какого-то черно-серого муравейника на втором этаже.
Наконец - пришло. Преподообразная дама выдала мне слегка округлый, шершавый, темный и влажный кирпич, вывела из мышиного цвета подъезда не то в долину, не то на просеку, с которой еще не сошел мартовский снег, подвела к бордюру в форме не то ржавой рельсины, не то оплавленного сваркой стального листа.
- Ты разобьешь этот кирпич на мелкие черепки.
Тот плохо поддавался, словно перевязанный изнутри не то сургучом, не то живыми жилами, но на осколках не было ни следа чего-либо мягче слегка стершихся сколов. Разбился он не надвое, а сразу в мелкий щебень, как только порвался.
- Я выполнил задание.
- Сейчас будет еще. И еще.
- До конца жизни?
- Какой такой жизни? Посмотри на себя - ты не дышишь. Ты давно умер.
Действительно - мертв. Это резко расходилось с ясно ощущаемыми тридцатью шестью и семью десятыми градуса температуры тела, с приличным телесным цветом кожи и ее нормальным натяжением, четкими зрением, слухом и осязанием. Но я не дышал. И сердце не билось. По-моему, я ликвидировал эту даму.
Вылетел по просеке на сложенную исполинскими складками равнину. Руки широко расставлены и неподвижны, пятнадцать градусов уклона к горизонту - аэродинамическая подъемная сила максимальна, только так и можно удержать в вязком и холодном воздухе тело, налившееся, кажется, тяжестью каменной колонны - от земли до неба.
За ближайшей складкой вырос... По контурам он напоминал слово "терем" - геометрический обелиск, увенчанный остроконечной призмой то ли с медным флажком, то ли с золотым петушком на коньке. Зеленый - светлее травы, темнее луны... в общем, цвета листвы хмурой акации или обложки альбомы "Кунсткамера", с темно-алой с примесью свекольно-кислого каймой. Дощатый такой, и краска, как и полагается в моих снах, потрескалась-облупилась. А за ним в сером небе должна взойти желтая звезда, планетная система наших далеких предков, потому что здесь - не Земля... Какая Земля?! Земли давно уже нет - не то ледниковый период, не то ядерная война, не то коммунисты у власти; то ли я это знал всегда, то ли кукушка из слухового окна прокричала...
...Даже руки опускаются. Вниз, в долину, на отснеженные улицы, неуверенно-текучие, затертые автомобилями, в белые арки метро, опять вверх, через оборванные схемы и "объясняю популярно!", и все такое светлое, как на больничном подоконнике под трамвайным небом Тушина, пересыпанным скомканым обрывками тетрадных листов, развеянных по рельсам и булыжникам, бледное, как лицо запуганной первоклассницы перед экзаменом, невесты перед операцией, потому что самое главное в глубине планеты давно сломалось, его ВЫНУЛИ, собрались починить, но побоялись прикоснуться, и заржавело, запылилось, за...
А на перекрестке, под самым светофором стоит черный столб для исполнения желаний, похожий на одноногого дрозда с блестящим козырьком, брось в клюв монетку - и счастлив... Жму на кнопку, и вдруг за стандартным прайс-листом (новый альбом любимой группы, избавление от кашля, шестисотый мерс, смерть соседа и так далее) показывается... Такое случается в записной книжке: листаешь от нечего делать города и часовые пояса, и вдруг за "НЕ НАЙДЕН" вылезают остальные разделы с якобы выставленным поясным временем, населенные пункты по имени "Не забыть!", "Клуб!", "Позвонить", "SPC->Decb"... так вот, выходят какие-то совершенно запредельные, запрещенные для всех простых людей "блюда", словно в спецраспределителе или депутатской столовой - по доступным ценам... "Вспышка центральной звезды системы" - две копейки, у меня мельче гривенника ничего нет, зато гривенников как раз в избытке, я ими звоню домой из автомата в Химках, я бросаю монетку, я жду обжигающе жаркого тепла, жду, пока не растают снега, пока не закипят океаны, пока не загорятся леса, мне же все равно, я же ДАВНО УМЕР...
...и аналогичный, присланный Верой Мороз:
...до последнего камня знакомый склон сопки. Только мертвый. Я и отец. Мох, рассыпаюзийся от прикосновения. Колючая проволока (она и наяву там в избытке). Дот. Спускаемся... в метро. Я бегу по экскалатору и намного обгоняю отца. Внизу толпа полузнакомой молодежи. Музыка (кажется, волынки), кто-то танцует, и я в первый момент присоединяюсь. Потом обсуждаем маршрут... Говорят что-то вроде "там же полигон, убьют ведь", я как бы вспоминаю... Казенное помещение. Полноватый человек в круглых очках. Карта района на стене (искаженная, как во сне и положено, но узнаваемая) и красным фломастером отчерченная ее часть. Не помню, что по этому поводу говорил мужчина, но общий смысл - то, что там на карте, обречено, приговорено...
Снится, что я читаю учебник по микроэкономике (в мягкой блестящей обложке, текст мелким шрифтом в две колонки) и наталкиваюсь на главу о парадоксах склонности к риску (почему человек не всегда корректно соизмеряет величины рисков). Утверждается, что индивид склонен делить все обладаемые им ресурсы (не только денежные) на "реальные" и "фишки" - последние имеют для него в сотни раз меньшую ценности, поскольку как бы "выделяются на игру". Дальше (в том же абзаце на следующей странице) приводится дифференциальное уравнение первого порядка, выражающее темп выделения "фишек" при заданном количестве реальных ресурсов и заданном темпе их прироста, примерно так:
dF/dt=A+B$+Cd$/dt,
где A,B,C - константы, t - время, $ - "реальные ресурсы", F - "фишки". Эта связь называется в учебнике "уравнением Цоя".
Старый сон. Мокрый снег на розовом крошащемся щебне, только что я петлял по полутемным закоулкам у насыпи и булыжнику трамвайных линий, а сейчас нахожусь на троллейбусе, со скрипом обходящем круг на конечной остановке, и водитель объявляет: "Следующая остановка - роддом номер 27". Первая мысль: "Что, очередное перерождение?"
Экскурсия по Гремлю. Все в серо-коричневых тонах, как на иллюстрациях к рассказам великого натуралиста Чарушина. Мы с братом заходим в комнатку, где бесплатно раздаются аудиокассеты ("ДДТ" там было, еще что-то...), нужно только оставить свои пожелания Главному. Брат пишет своим неровным ученическим почерком на желтой бумаге в линейку что-то про "несправедливо осужденного студента", и "просим Вас вмешаться, и не позволить", уже собирается опустить в стеклянный ящик наподобие старого советского автомата для продажи билетов. Я останавливаю его:
- Все это бред. Напиши крупными печатными буквами: "ВЫ ВСЕ ДЕЛАЕТЕ ПРАВИЛЬНО. СПАСИБО." - это напугает его намного сильнее.
Южные районы. Открытые пространства полуобрушившихся (полуразрушенных?) зданий. Утро. Характерное серое утреннее ощущение.
Сижу в раздевалке у двери к бассейну (почему-то на улице, без двух стен) - не с приятелем, а скорее с вынужденным "учителем жизни", который по долгу службы объясняет, в чем здесь дело. Я спрашиваю: "А потом вернусь в бассейн, у меня на мокрых ногах песок остался, его надо смыть?" - "Ни в коем случае. Немецкий порядок не допускает попадание в воду грязи, как же ты можешь вернуться? Пойдешь в другие бассейны, полный круг".
Сон, также начавшийся в почти очевидном Питере. Солнечно и немного пустынно, буйная зелень живых изгородей. Хаотичные перемещения в поисках телефона-автомата. Арка красного кирпича. Горка пакетов у ног и третья попытка вставить магнитную карту с отрезанным уголком.
Потом надо ехать на юго-восток. Там характерная пригородная застройка, какие-то дачи, рядом озеро и лес. Когда строили дачи, его вырубали, подрезали ему корни. Я присаживаюсь на дорогу и начинаю спрашивать, не слишком ли ему в тягость? Это ничего, что здесь живут люди? А то, что на дороге асфальтовое покрытие? Он отнекивается, говорит, что люди - это ничего, асфальт - тоже ничего, а бетон... бетон, конечно, лучше. Я спрашиваю - а может, снести асфальт и положить бетон? Лес отвечает - мол, хорошо бы, но не принципиально... Ты иди, иди...
Я иду - и оказываюсь на велосипеде, но двигаюсь, отталкиваясь ногами от земли. Навстречу мне - пара, мужчина и женщина, я их демонстративно не замечаю, проезжаю мимо, потом все же оглядываюсь, даже не на крик, а просто надо было оглянуться - и он, муж, отец семейства, усмехается не то ехидно, не то предостерегающе, и указывает пальцем вверх. А там на безоблачном фоне - уголок серебристого металла. Может быть, и самолет, но точно не различить.
И мне хочется кричать, и я кричу - то ли от страха, то ли чтобы заметили.
Мы сидим с другом в немного неубранном подвале (там был рабочий хакерский беспорядок). Друг проходит какой-то сверхновый квест (какой - трудно сказать, я в них не ориентируюсь). Он жалуется:
- Все артефакты собрал, головоломки решил, нужна какая-то Найденная Вещь. Ты не знаешь, где ее искать?
Я запасаюсь провиантом (кружкой морса из черной смородины), захожу в лифт, доезжаю до цокольного этажа, пробиваю его - и попадаю еще ниже; и обнаруживаю там северокорейца, учителя русского языка имени Ким Ир Сена.
Что выясняется по ходу дела: то ли тридцать лет назад, то ли сорок, но он учил троих местных детей русскому языку как иностранному. Он был один в своем роде, и министр образования часто приезжал покивать ему или поговорить с ним. Но однажды случился военный переворот, и вместо министра образования приехал генерал. Учитель удивился, ведь он почти подружился с министром образования, но виду не подал. Потом генерал запер люк на ключ из-за секретности ритуала, вручил учителю орден в форме четырехугольной звезды, достал из-за пазухи бутылку рисовой водки сакэ и произнес тост; что было дальше, учитель помнил плохо, но, кажется, у генерала случился инфаркт от волнения и передозировки алкоголя. На этом этапе учитель офигел окончательно и пришел то ли к выводу, что в подвале лежит генерал, а ключ (как полагается по должности) у министра образования, то ли к выводу, что ключ у генерала, но в подвале (как полагается по должности) лежит министр образования.
За то ли тридцать, то ли, что более вероятно, сорок лет дети один за одним умерли от голода, а стойкий учитель реализовывал идеи чухче, пока мы не вывезли его на лифте вместе с трупом генерала. Найденной Вещью была то ли звезда, то ли сам учитель. Когда я поднимал его в лифте, прихлебывая разведенный смородиновый морс, сзади меня стояли брат и друг брата - они хотели знать, что я буду делать дальше, я говорил, что мое дело сделано, вещь найдена, кореец вытащен, но они твердили что-то про ответственность и "назвался палочкой-выручалочкой - полезай в лифт", и про удержание чего-то ценного в зубах.
Когда я вышел на поверхность и пошел вдоль реки к заливу, памятник Петру и памятник Ленину промеряли ее глубину шестами. Они хотели знать, где лучше поставить Останкинскую башню, чтобы она работала береговым заграждением (на большее она уже не годилась); и решили вынести ее дальше в море, так как глубины реки не хватало.
Улица. Идти опасно - почва расползается в связи с весной. Я захожу в полуподвальчик в потрепанную книжную лавку (а внутри она, кстати, смотрелась чище, даже слегка блестела), из чистого любопытства пересматриваю полки... и обнаруживаю АВТОРСКИЙ девятитомник продолжения "Властелина Колец". Перелистываю. Хроника того, как в продолжение всей Четвертой эпохи замки становились лесами, а в лесах прокладывали дороги, как валы - Варда, Йаванна, Ниэнна - проходя через эти дороги, попадали к нам, в Европу века ориентировочно восемнадцатого, как растворялись в школах, деловых кварталах и библиотеках, как, еще ощущая свои реки и заросли кустарника на их берегах еще совсем-совсем рядом, уже не могли вернуться, как умерли бесследно, задохнувшись, оседая в разговорах с теми, кто их замечал, и девятитомниках по истории.
Небольшое поселение в широкой, грубо пересеченной оврагами и обрывами лощине находилось на перекрестке нескольких дорог, попадавших в Северную Мглу или соединявших его с Городом. Я до сих пор помню, как с северо-восточного перекрестка в последние сумерки уходила, звеня, стайка велосипедов.
Долину окружала гибкая стальная решетка-рабица, выраставшая из заболоченной канавы вместе с мелкой кислой земляникой и чахлыми фиолетовыми колокольчиками.
На востоке и юго-востоке пятнились леса и низенькие домики, и от блеска их кровель болели глаза. Между ними петляли узкие тенистые улочки со скрипучими колодцами и воротами, неожиданными тупиками и мостами через вездесущие поросшие крапивой речки. Улочки частью (крайне малочисленной) выходили к станции, а частью терялись в лесах, неожиданно превращаясь в асфальтированные дорожки или просто узкие тропинки, приводя на поляны холодно-желтых цветов у берегов лесных озер. Там звучали далекий зов поездов и комариный ной, и еще вспоминались Карелия, морошка и партизаны.
Ближе к станции дома одевались в бетон и коричневый кирпич, улицы становились шире, параллельнее и мокрей, дожди - чаще, туманы - гуще, а ночью светили размытые конусы фонарей, сбивавшие путников со счета.
Дорога на Север шла вверх по склону, не перегибаясь вниз, и правым боком касалась бетонного забора, за которым хозяйничали немецкие оккупанты - всякий раз, сворачивая с ее асфальта на скользкие глинистые тропы поселения, я показывал им аусвайс, а они махали мне автоматами вслед. Слева от дороги (то есть к западу) за колючей и острой придорожной аллеей был Полосатый Лес, в который ходили за грибами, не всегда возвращаясь.
К югу небо светлело, а дорога слегка ветвилась и шла по песчаной застроенной светлыми клейкими домиками низине, пересекая несколько упрятанных в трубы ручейков и выходя к потрепанной морской набережной и красно-кирпичной пристани.
В одном из домов вышеупомянутого поселения был чердак с множеством старых вещей. Одним из моих самых любимых занятий была его перепланировка. Однажды там обнаружился сундук со старыми туфлями - я потянул за один, а вывалилась целая связка, спутанная крученым картоном (или как он называется? такой картонный шпагат, которым коробки обвязывают и из которого хорошо плести корзинки).
В одном из слоев Города (там, где стоит Гремль), как удалось расспросить проходящую мимо женщину с сумкой, Великая Отечественная война шла против коалиции Германии, Англии и Франции, ГКЧП 1988 года победил, что ничего принципиально не изменило, крах МММ наступил десятого апреля ("А у нас - двадцатого августа," - сказал я почему-то), улицы каждый час чисто мылись и сверкали всеми цветами вечного перламутрового асфальта; и там было очень неинтересно.
Правильный четырехугольный двор (сад?), огороженный забором-частоколом. Калитки нет, (каждый приходит туда, когда очень хочет). В нем стоят деревья, под ними избушка, в которой, возможно, кто-то живет, но его не замечают - все дверные и оконные проемы насквозь, как на детской площадке. На деревьях нет ни листьев, ни плодов - на них растет только серый хворост, который опадает вниз прутьями или целыми суками и залеживается, потому что его никто не собирает. И еще там очень просто заработать занозу. Или несколько заноз.
Предельно ровное и открытое пространство. Дорожки (когда они есть) хаотично петляют и засыпаны гравием, а обычно там просто грязь, весной зарастающая тростником и засыпанная растительным пухом; и через нее иногда проложены мостки. В ней встречаются островки жизни. Иногда это белые кабины с пультом, круговым обзором, грибообразной формы, на толстых ножках (одному там уместиться непроблемно, вдвоем тесно). Иногда - просто низенькие домики, в основном состоящие из цокольного этажа и лестницы на цокольный этаж, а внутри комната и кухня, как в общежитии. Там все белое и пластиковое, и грязь от ботинок оставляет на пластике круглые серые капли.
Открытое место, базарная площадь. Меня привозят туда, чтобы показать новую технологию. Ведут через дощатые торговые ряды, мимо стоянки автомобилей на блестящей траве под открытым небом, отгороженной металлической штангой, ведут к самому шоссе и показывает на растянутый около обочины матрац. На нем предлагается лежать и принимать посетителей.
Я (неожиданно для себя) соглашаюсь попробовать. Некоторое время ко мне приходят друзья и спрашивают, что со мной; потом они все куда-то исчезают, и становится вообще безлюдно. А потом темнеет и холодает. И я из последних сил прижимаюсь к теплоносителю, как можно ближе к земле, уже не видя, как пропадают из виду вершины белых башенных домов дальше по течению и на той стороне шоссе.
Очень близко к берегу - потемневший лес, плотная коричневая земля и разветвляющаяся река. Рукава ее настолько многочисленны и узки, что их почти можно перепрыгнуть, если не перешагнуть; каждый из них укрыт бетоном или даже гранитом, но грязная вода перехлестывает через бетон. Она омывает мои ноги, пока я отыскиваю безопасный путь к морю; она уносит туда серые выжатые осенние листья.
У меня берут интервью:
- Скажите, а Ваша траектория - вот Вы ходите, собираете какие-то артефакты, впечатления, бродяжничаете... она не кажется Вам движением по кругу?
- Знаете, когда плывешь на исследовательском судне по бурной реке, собираешь статистику - метеорологию, гидрометрию - важно именно удерживаться на окружности, или хотя бы на кривой Лессажу, чтобы как можно больше собрать и как можно дольше не удариться о берег...
БУДИЛЬНИК.
Снилось, что я вытаскиваю концертный состав группы "Зга" из города, который планируется подвергнуть ядерной бомбардировке по причине наличия в нем группы "Зга". Сначала обитаем в какой-то общаге, там все - и "Третья Мировая", и их бывший администратор, потом они завтракают и уходят, а я выясняю, что...
Причем долго уговариваю группу бежать. Солист отпирается: "Значит, так надо... Я буду делать то, что должна делать, даже если здесь все взорвется до орбиты Луны включительно". А я ей говорю, что не так платформенно независим, и если это произойдет, то у меня проект накроется. И мы бежим по пасмурному открытому пространству, потом спускаемся в проход между двумя кирпичными стенами (с одной стороны - застройка, с другой - морской берег, а в посередине сваливают снег и мусор при уборке), спускаемся в ров (или водосток), потом оказываемся на площади у ворот города, куда приходят и делают круги автобусы.
А ракета потом упала (мы издалека слышали) и не взорвалась.
Тридцатые годы. Германия нападает на СССР. Администратор раздает мне цветные (темно-зеленые) наклейки на дискеты - по числу бойцов (всего 15), говорит: "Это тебе на весь Юго-Западный фронт" (причем он только на карте Юго-Западный, а прозвучало "Юго-Восточный"). Я спрашиваю: "А почему так ма..?" - "А что ты хочешь, другим тоже надо, у нас людей всего двести восемьдесят"...
Иду по ...городу... что то среднее между Питером и Североморском. Иду, верчу в руках карточку, думаю, что я тебе скажу, когда буду звонить, что-то вроде: "Когда доберусь до своих, буду звонить Ване насчет квартирника" - дословно. Тут с аэродрома километрах отсилы в двух ( это уже явно Североморск) взлетает бомбовоз, то есть я глохну, успеваю подумать что-то вроде "только рухнувшего на голову бомбовоза мне не хватало". тут на дорогу, уходящую в гору, через которую я в данный момент переходила, падает ма-а-ахонький пластмассовый самолетик, а большой как-то сразу исчезает. Последняя мысля: "Ну вот, а говорили "пластмассовый мир победил..."
...дорога вдоль по рельсам в Тверь - сначала пешком по берегу глинистого оврага до ответвления ж/д вправо, потом - в какое-то кафе; там попросил кофе со сливками и чай без сахара (кофе обрадовал, а чай из коричневого пластикового стаканчика пришлось выпить, просто чтобы не пропал), потом пошел дальше на электричку...
Потом (по другой программе:) - попал в плен к нехищным, но милитаризов. и технологич. дикарям (прямо по Стругацким), которые ничего не знали о множественности миров. Они держали в плену какую-то девушку, а с меня просто взяли подписку о невыезде (боялись, что исчезну, и я действительно "исчезал", то есть, выходя из очерченного круга поляны в долине, оказывался на немного слякотной и пасмурной улице города), но по мере того, как туда прибывали "наши", становилось все смешнее и смешнее.
Я приехал на какое-то сборище (возможно, конференцию), которого ждал и на которое пригласил всех, с кем когда-то был хорошо знаком. Солнечный день, полупрозрачные легкие шторы, и окна от пола до потолка, то есть все коридоры и все комнаты были насквозь залиты светом. И я оказался запертым к комнате с человеком, с которым давно предстоял серьезный разговор, но не было времени по-настоящему объясниться; а потом выяснилось, что у тех, кого я (скорее, по инерции) больше всего ждал, намного больше дел, чем у меня, и они встретились в центре зала и уехали на юго-восток.
А я стоял на краю платформы у последнего вагона и объяснял одному товарищу, что алхимия - это попытка построить системный анализ в отсутствие адекватного математического аппарата. На что он смеялся и отвечал: "Ха, гостиница "Одесса" (он сказал "Десса") каждые две минуты сохраняла свой первоначальный вид". А я: "Ха, судить об алхимии по "Мастеру и Маргарите" или по "Остапу Бендеру" (так и сказал) - все равно, что о физике по Беляеву, о химии - по "гиперболоиду инженера Гарина", о биологии - по фильмам про киборгов, знаете, там еще все время стреляют..." Затем оба проснулись.
Но рядом стоял (и слушал с замиранием рта) некий робкий тип (он убеждал первого в необходимости алхимии до меня, только вяло и неубедительно)... он, кажется, проникся. При случае - доубедит.
Метро (московское). Толпе, шумно и недоуменно толпящейся в вестибюле, объясняют, что кольцевую линию закрыли. А затем она вообще исчезла.
Одновременно с этим становится известно: на Земле произошел экономический и политический кризис (не будем говорить "война":), в результате которого техногенная инфраструктура оказалась отброшена на уровень тридцатых годов XX века. Люди прячутся в тонкостенных стальных бункерах по 10 миллионов человек; один из таких бункеров расположен как раз вдоль дна Атлантического океана. Возникает задача вывести их наружу.
Одновременно... Я выхожу из Калининской линии метро (она во многих моих снах достроена уже до юго-западных районов) с человеком, о котором мне достоверно известно, что я его люблю; мы выясняем, что перемещаться от одной станции метро к другой можно и по поверхности земли (т.е., выходя из одной станции, возвращаться уже к другой). Май. В четкой тени, где черный асфальт - холодно. Мы идем вдоль пестрого забора парка, заглядывая в арки, где продавцы всевозможных углеводов уже ставят палатки.
Опять Москва (по косвенным признакам). Задача: попасть внутрь здания. Здание оказывается глазной больницей. Я вхожу в ворота, меня останавливает милиционер:
- Справка?
- Мне в глазную больницу...
Я перевязан белым бинтом поперек лица.
- Вам не сюда. Было перепрофилирование, и теперь здесь принимают только на экспертизу: были ли вам нанесены повреждения в ходе дознания. У Вас есть бумага на экспертизу?
- Нет, просто глаз очень болит...
- Ну, полчаса потерпите? Езжайте на Белорусскую, там есть больница.
...было лето и какой-то дачный участок. (с деревянным туалетом на улице, ну в общем понимаешь). Я по нему носилась с огромной скоростью, в смысле что-то делала. По-моему, готовила что-то поесть. Был еще какой-то народ, как массовка в кино, незнакомый. И была девушка, коротко стриженая. Лица я как будто не видела, но четко знала, что это Дианка Арбенина. Она загорала в раздетом виде. То есть совершенно раздетом. И все время, пока я мимо нее носилась, она меня уговаривала, что надо тут все бросить и ехать с ней в Питер. Я отмахивалась, говорила, что не могу, что у меня дела и людей надо накормить и вообще, мне некогда. Видимо ей надоело мое мельтешение, она схватила меня за руку и сказала: "Все, никаких отговорок, ты едешь со мной в СпБ однозначно". И тут я проснулась.
...что я поднимаю глаза в небо и вижу там кучку из лун. Штук пять, наверное. Все разного оттенка (голубоватого, розового, желтоватого и т д) и разной степени полности. То есть все круглые, но каждая с разного края либо убывающая либо недоросшая. И когда я подхожу к кому-нибудь и говорю: "Посмотрите на небо, разве так бывает?", то их сию же секунду затягивает облаками. И так несколько раз. То есть никто этого не видит, кроме меня.
Несколько раз повторявшийся перекресток у железнодорожной платформы... Нет, не так. Площадь, освещенная солнцем и похожая на конечную остановку автобуса в сельской местности. К юго-востоку - леса. К северо-востоку - станция метро с высоким входом ("порталом"), а на север поднимаются городские улицы, мощеные серо-белым крошащимся камнем, вход на которые воспрещен или ограничен. Возможно, к северу будет Апраксин двор и Площадь имени Корнея Чуковского (она же Сенная). К западу: железнодорожная станция, сверкающий вокзал опять-таки с проблемами на входе, однако к поездам можно пройти непосредственно по ржавеющим путям, перешагивая через холдные приваренные трубы. Дальше (другой сон, и слой - скорее московский) - дорога, идущая сквозь пахнущие черной влажной землей леса (опоры платформы уходят в траву, и не видно, где они вкопаны), уходящая в извилистые туннели a-la метро; по ней, кажется, провозили оружие (или на ней опасались терактов).
Снилось, что я спроектировал не то автомат, не то человека - что-то вроде Фрекен Бок. Я ввел в конструкцию двухпроцентный запас прочности, и все мои друзья-товарищи покивали, что будут его соблюдать... всем своим видом показывая, что беспощадно нарушат и будут работать на самом пределе.
Школа-интернат, у входа - некий товарищ меня домогается (типа Розенкранц, типа мальчик с короткой желтой стрижкой ежиком и женоподобным голосом), я его типа чем-то обидел. Мне уже все равно - я-то знаю, что Фортинбрас их обоих уже отравил ядом замедленного действия, так что мог и обидеть, как локтем задеть (дедушке все равно). А он, пока Гильденстерн не то сдает пальто в раздевалку, не то берет школьный чай в буфете, интересуется: "Вы что, убить меня хотите?" Я отрицаю. "Нет, Вы меня хотите вызвать на поединок?" Я опять отрицаю, просто жду. Гильденстерн настороженно подходит, с недоумением ждет агрессии с моей стороны, но я спокоен, потому что знаю, что яд действует одновременно...
Потом - детали. Помню "китежский чай" с особой процедурой заказа по интернету и насыпания его в чашку - из старинной советской вертушки для дозирования сыпучих веществ по четверти окружности. И дорогу по глубокому рассыпчатому снегу, в который ботинки зарывались по уши. И стрельбу у ворот (какой-то чайник полез на них с игрушечным пистолетом). Но это почти не в тему, и я не помню точно, в каком порядке.
Лес. По лесу с севера на юго-восток спускается (так на местности) асфальтовое шоссе, по которому ездят редко-редко, как будто это проселок... Вдоль него течет река со множеством коряг. Там, где дорога поворачивает на юго-восток, река поворачивает на запад; мы плывем по ней на пластиковых лодках в форму игрушечных крокодилов, но можно идти и сверху. А дальше - водопад в какую-то открытую солнечную местность юга, но мы туда пока не попадаем, смотрим издалека (с высокого утоптанного берега), решаем исследовать в следующий раз...
...Вот. На самом деле, эта песня, она имеет свою историю... Она написана про такое место в Питере - окрестности Владимирской площади, в частности, там есть такая улица, называется "улица Правды". Она и сейчас, в принципе, производит такое довольно странное впечатление - вся ремонтируется, какие-то полуразрушенные дома стоят - а в свое время (в моем детстве) эта улица производила на меня какое-то жуткое совершенно впечатление, особенно осенью, зимой, в темноте. Была какая-то жуть... Потом мне приснился сон про эту же улицу, и про площадь: представьте себе ситуацию - вечер ранней-ранней весны, когда эта слякоть на улице, остатки льда; вода поверх льда - и мне приснилось, что всюду такая вот каша, но она заливает все окрестности Владимирской площади метра на два примерно, то есть - вода, в ней, соответственно, плавают все эти грязные льдины, оттуда торчат эти полуразрушенные дома - и люди на лодках ездят...
Сон прилагается к песне "Здесь когда-то жил Достоевский..."
Мне вот уж больше месяца снится один и тот же сон... то есть начинаться он может, как угодно, но потом совершенно неожиданно я убегаю от кого-то и оказываюсь в одном и том же месте: какая-то щель между двумя заборами, тот что слева - кирпичный, глухой, тот, что справа - покосившийся частокол. За ним, как я откуда-то знаю - большая черная собака. Туда нельзя. Впереди, между заборами - какое-то кирпичное строение, похожее на котельную, вход в подвал... туда тоже нельзя. В этом месте я всегда просыпаюсь.
Мы идем где-то очень высоко в абсолютной тишине и безветрии. Только сандалии постукивают и коготки сухих листьев почиркивают по белому бетону. На горизонте - светло-коричневые горные цепи. Внизу - застоявшийся август, клейкая зелень лип и кленов и та особая жара, как в теплице, когда постоянно боишься - двинешься, и ускользнет.
Это - Крыша Мира.