Сапрофаги (опровержение к...)

Лето суровей зимы.
Эхо забытой вины.
Залы защитных палат.
Алые копья солдат.
Сон наяву.

Пишется в ответ, хотя тот, кто ставил вопрос и задавал сроки ответа, дочитал эту фразу в момент нажатия точки. Да, наверное, нам должно быть стыдно.

Да, мы возьмем эту песню с припевом про "убивать, хоронить, горевать, забывать" и вывернем наоборот, и тогда она встанет в свою изначальную роль Инструкции, потому что сама - пародия на Инструкцию.

* * *

Поезд. Предпоследняя. Тамбур. С детства любил смотреть на смыкающиеся и раздваивающиеся рельсы, особенно фиксируя тот момент, когда другая колея соединяется с твоей, подрезая тебе ноги на уровне ступней. Наверное, каждой из колей это кажется моментом смерти, и единственный способ выжить - это удержать оба сошедшихся потока неотъемлемыми составляющими себя, как китайцы ассимилировали северных кочевников, а не наоборот, хотя генофонда перемешалось поровну - не препятствовать, а именно принять до конца без разделения на "свой-чужой". Выживает тот, кто принимает тяжесть.

Дверь между вагонами колышется на петлях, вливаясь в общий грохот, общий пакет ритмов - плотный ряд дребезгов перерезающего прохладный воздух металла - onehalf, вот это, кажется и есть тот рокенролл, который всю жизнь хотелось слушать, который всю жизнь хотелось бы играть при наличии нужной пластики пальцев. Заполнив слуховой канал, он заполняет зрительный, всматриваясь в покрытое царапинами и высохшими дождевыми каплями стекло, потом перестает всматриваться и начинает видеть, и рядом вырисовывается створка уже выбитая и наполовину прикрытая стальным листом, очищенный проем, и если смотреть туда, то мир приобретает разрешение 1024*768, и слева облака оранжевые, а справа лиловые, и здесь он останется на заранее неизвестный срок - условно живой, условно мертвый, потому что независимо от продолжительности отдыха возвращение лишь частичное - еще неясно, в каком состоянии больше забывается и разрегулируется в единицу времени, и даже на месяц страшно отдать свой кусок реальности в чужие руки, поэтому прикинь, КАК было страшно тем, за кого доигрываешь ты - поезд тормозит, платформа сливается с порогом вагонной двери, и надо сойти.

* * *

Этот текст пишется на свернутом матрасе на полу второго этажа недостроенного дома. За стеной отдыхают люди, как раз из тех немногих, которые умеют надоедать самим фактом присутствия. У автора болит голова. Он пьет смесь растворимого кофе с заваренными листьями мяты и вишни, никогда не допивая чашку до конца из-за крупных твердых чаинок-черешков. Он слушает "Агату Кристи", ибо к этому обязывают время и место.

Триада "Звезда - Стена - Ураган", которую давно хотелось законстатировать в чем-нибудь понятном и читабельном, всплывает неожиданным боком вверх: если взять историю цивилизации (к чему предрасполагает чтение Тойнби) - не реальную, а очень-очень простую и придуманную (к чему предрасполагает чтение Маркеса) - получатся эпоха битв и росы на траве, потом эпоха городов и компьютеров, а потом эпоха соли, архипелагов и пустынь. Ощущение чистой страницы с правой стороны разворота. Теплого едкого дыма в холодном поле. Плодородной земли, превращающейся в песок, и запаха сена, превращающегося в запах открытого моря. Сейчас автор там. Он надел наушники и слушает, как текут только те реки, которые никогда не прекращают течь, потому что остальные пересохли, и как вдоль их берегов на ветерке насвистывает только сухая колючая трава цвета темной охры, потому что все остальные растения не выдержали жары. И как, раскалываясь, обваливаются наиболее обветшавшие блоки старых невысоких гор. И как в океан впадает тонкая розовая струйка непрекращающегося пульса тех, кто переживает не лучшие времена, но готов вернуться в любой выбранный не ими момент.

Если встать и снять наушники, будет примерно то же самое - наскучившие, как выстиранный хлопчатобумажный пододеяльник, оранжевые и лиловые облака места, вычеркнутого из всякой реальности, ибо реальность подразумевает длинное связное прошлое и длинное связное будущее. Облака Западного берега "at the end of the world".

* * *

Мы видели их землю с высоты физической карты. Она вся была в бледно-синем и желто-оранжевом, ни единой полоски зелени. Ливан, Ирак и Поволжье ушли под воду из-за неправильной ирригации, а в извилистых горных цепях Юга команданте Мовлади договаривался о дружбе и границе с Китаем.

Мы входили в их города, пили в их барах, знакомились с их девушками. Они не были в курсе. Никто из них не был в курсе. Живущим на льдинах так никто ничего и не сказал, и это в порядке вещей - напротив, всякое понимание сценария противоположной стороной работало бы против чистоты реализации.

На главном их столе стоит пишущая машинка, и в нее заправлен стеклянный лист вместо бумаги. Тот, кто нажимает клавишу, думает, что оставляет след. Он прав. Следом нажатой клавиши является разбитый в мелкие крошки прямоугольник стекла. Перевод строки - и они осыпаются.

Слущай, дарагой, так тоже можно.

* * *

Время сапрофагов.

"Кидаю мысль, за которую меня заплюют все мои союзники на форуме: сумасшедшие генералы, вожди умирающих народов ВСЕ ДЕЛАЛИ ПРАВИЛЬНО. Все они выполнили свои миссии до конца. Их миссии состояли в окончательном закрытии соответствующих стран единственно убедительным путем военного поражения".

Сапрофаги - это бактерии и грибы, последнее звено экологической цепочки. Растения поглощают солнечный свет, животные пожирают растения и друг друга, сапрофаги подбирают трупы и превращают плохо организованное умершее в хорошо организованное мертвое. Сапрофагов никто не любит, потому что они часто полагают умершим еще только умирающее, а подчас просто слабое и больное. Уничтожение вида сапрофагов не считается преступлением. Когда автоклавировали последнюю склянку с черной оспой, те, кто был в курсе, плясали, смеялись и обнимались. Зря. Сапрофаги вечны - всех не перекипятите. Строчки сапрофагов присутствуют и в штатном расписании Универсума, и в его ведомости на зарплату - в том числе на очень приличных первых страницах. Роли сапрофагов предусмотрены в любом продуманном и законченном сценарии.

* * *

Ты хотела домой? Вот дом, ужаснись.

В детстве мечтал жить в картонной коробке. Больше всего любил прятаться. Ненавидел слишком яркий свет, особенно от подвешенных к потолку ламп накаливания. А Западный берег - это самое открытое пространство. Каждый камешек и каждая папиллярная линия на виду не потому, что это позволяет одновременный обзор, а потому, что свободного времени больше, чем нужно, оно ничего не стоит, его хватает на все. Каждое из разрешенных действий происходит мгновенно, стирая грань между мыслью и результатом; следовательно, разрешенную мысль можно мгновенно отличить от запрещенной. Разрешено все, что существует на Западном берегу, а здесь существует только то, что гарантированно существует всегда, только простые неразложимые вещи. Жесткая скамейка. Капля морской гальки. Прочитанная и перечитанная книга. Непрочитанная книга здесь существовать не может, поскольку мгновенно прочитывается. Яблоко не существует, потому что мгновенно превращается в огрызок; существовать может только неограниченный поток яблок, который обеспечивается присутствием вечно существующей яблони; а поскольку все яблоки одинаковы, горка из трех зеленоватых геоидов на щербатой эмали кажется постоянно существующей, только это уже не яблоки, а "горка яблок". Огрызки сгнивают и исчезают, потому что их обрабатывают сапрофаги, и сапрофаги делают это мгновенно. На Западном берегу они в своей тарелке.

* * *

Следовательно, длиться может только бездействие. Или приведение в соответствие, которое тоже бездействие - если часто причесываться или мыть посуду, последнее становится понятным. И наоборот - бездействие есть частный случай приведения в соответствие, называемого при этом отдыхом. Сообщающиеся сосуды отдыхают, уравнивая концентрации. Споры сходятся к констатации вежливого согласия, и в них не рождается не только истина, а даже папоротники (последние статично растут там, где еще сохранились тонкие, как хрустящий картофель, болотца). Выброшенный под неограниченный ветер и неограниченные брызги пакет из-под сока теряет все краски, кроме синих и белых, а ведь именно этими двумя цветами изображают чистую, хорошо отдохнувшую бумагу. А потом, когда на ней чертят заново, она вспоминает предыдущие контуры только тем, что в них лучше ложится острие карандаша; но выяснить, как именно следует вести карандаш - неформализуемая задача, встающая перед каждым, кто хочет написать продолжение...

* * *

Любой контакт с более сложным миром есть запретное действие. Любое запретное действие вызывает боль, и боль есть признак прикосновения к более сложному миру. Телефонный звонок. Позвонила, потыкала иголочками в нервные узлы и сказала, что на все вопросы ответит только через два месяца и четырнадцать дней чистого бездействия. И ушла питаться земляникой, а теперь больно. Еще позвонили - оказывается, почты нет не потому, что ее не слали, а потому, что ее не забирали, потому что начальник не заплатил за карточку, а другой начальник вызывал, а внучата плакали целый день, целый день, а сказать по совести - одолела... Тот случай, когда почти любовь и почти ненависть (дельта-функция - куда уж острей) существуют одно мгновение, а потом стираются бездействием. Единственно верный способ преодоления боли, вызванный запрещенным контактом со сложным миром - это доведение контакта до конца, твердый шаг внутрь или вниз (назови, как знаешь), но ведь некуда. Там сейчас глина, смешанная с водой, недостроенный мост, незастывший асфальт, и поэтому - делать круги на велосипеде в чужом времени сапрофагов, где сам воздух враждебен, ибо не предрасполагает к действию.

А затем уже не больно, потому что муравейник живет: он - простое, первичное понятие, а муравей - сложное, производное и потому существующее только одно мгновение действия.

* * *

Предельную вовлеченность в действие в сложном мире некоторые полагают сном. Пусть так. Значит, сон - торговая марка максимально возможного переживания. Перекресток. Двое бритоголовых - возможно, с ножами. Стычка. Один из них бросается к открытому окну проезжающей рядом машины. Они туда едут случайно или за мной? Погоня. Их заносит поперек дороги - затормозили - обойти. Направо. Право уйти в лес. Велосипед дальше не пройдет - трясина - пешком по кочкам насквозь. Это - как сон, рафинад ощущения сна, хотя могло бы войти в протоколы, если бы задержался отдышаться, когда вскипели легкие, и безудержно тошнило. Я знаю - я останусь цел и невредим, когда взорву все города и выкурю все зелье. Я НЕ ХОЧУ ДОМОЙ.

* * *

Песок, сдуваемый ветром, обнажает занесенный караван. Сухие кости, истлевший шелк.

Каждый раз, когда обещал, бежал и не успевал - удар литерой по стеклу.

Когда прорвалось "давай улетим!" (тихая мечта о двухкомнатном гнезде в любимом городе) а затем попрощался и ушел навсегда (уничтожив этим user-defined forever'ом еще один бит мировой энтропии) - удар литерой по стеклу.

Когда писал список требуемых исправлений в пустяковой программе, которую те не знали, кому заказать, а он попался под руку и сделал не на том, на чем такие пишутся нормальными людьми, а на том, что пришлось под руку, каждый новый вопрос, на который не предполагается ответа, кроме разведенных рук - удар литерой по стеклу.

Когда ученик кивает "непонятно-непонятно", а его мать стонет - "ну, а попроще никак нельзя разъяснить...", а учитель вспоминает анекдот про море и песочек (что очень к месту на Западном берегу) - удар литерой по стеклу.

Когда говорят, что вернут, обязательно вернут, только дай еще десятку, и не жалко, и через десять минут они уже наливают и счастливы - удар литерой по стеклу.

Когда фюрер выходит на телеэкраны и объявляет мобилизацию в фольксштурм - удар литерой по стеклу.

Когда упорно хочется продолжать верить (или, напротив, перестать верить), но "раз - и не получается" - Хасавюрт вместо Дрездена - удар литерой по стеклу.

Уже не смешно, ибо пережито и сброшено кодом перевода абзаца.

Что бы ни случилось, сэр Питер, никогда не забывайте вытирать свой меч.

* * *

И - полный круг заката. Новая каменная порода, новая эра, первый день, удар кулака по деревянному полу - шесть часов утра. Можно вспоминать тонкости и частности.

И - одна безветренная минута в году, когда муравьи летают. Падают в траву, основывают новые муравейники.

Треножник солнечных лучей. Электричка. Привычная ненависть к пассажирам как вариант cogito ergo sum.

Наверное, я не умею отдыхать.