|
СВОБОДА СЛОВА? |
keywords: инквизиция, миссионерская деятельность, ученые доказали, клевета, оскорбление, призыв, паранаука, шарлатанство, ересь, ортодоксия, обязательство, оферта, акцепт, бремя доказывания, художественное произведение, обычай делового оборота, in my humble opinion
"Право на свободу слова" является одним из самых причудливых социальных установлений современного {цивилизованного} мира. В паре с нигде точно не определенным "правом на честь и достоинство" оно приводит к принципиальному теоретическому противоречию, решаемому на практике весьма непредсказуемым образом. В значительном количестве случаев об этих правах можно говорить как о праве лгать и праве принудить к умолчанию, и эти случаи обычно оправдывают как неизбежную цену за возможность открыто говорить правду и/или преградить дорогу больной фантазии.
Это оправдание, в сущности, сводится к одному серьезному допущению, которое принималось администраторами и арбитрами во множестве государств начиная как минимум с библейских (если быть точными, то апостольских) времен:
12 Между тем, во время проконсульства Галлиона в Ахаии, напали Иудеи единодушно на Павла и привели его пред судилище, 13 говоря, что он учит людей чтить Бога не по закону. 14 Когда же Павел хотел открыть уста, Галлион сказал Иудеям: Иудеи! если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас, 15 но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами; я не хочу быть судьею в этом. (Деян 18:12-16)
Почему-то некоторым кажется, что такой стиль поведения одобрен Новым Заветом; странная точка зрения - мало ли в Новом Завете описано неприглядных поступков? Буквально из следующей строки мы можем заключить, что упомянутый начальник не лучшим образом справлялся и с другими своими непосредственными обязанностями:
17 А все Еллины, схватив Сосфена, начальника синагоги, били его перед судилищем; и Галлион нимало не беспокоился о том. (Деян 18:17)
Как только мы переходим к частному (контрактному) праву, картина существенно проясняется. Мы можем говорить о праве предложить контракт (оферта) и праве согласиться (или не согласиться) на предложенные условия контракта (акцепт). В самом первом приближении это означает, что мы можем сформулировать какое угодно высказывание и предложить кому угодно выслушать, прочитать, увидеть его на экране - не так ли?
Не так.
В американской судебной практике можно вспомнить случаи интерпретации программного кода и как "устройства" (т.е. механизма), и как "мнения" (т.е. описания "как-сделать-нечто"). Оба варианта достаточно просты и - пока мы остаемся в рамках "контрактного права" - ничем не противоречат друг другу. Допустим, Вам прислали по почте exe-файл (якобы с экранной заставкой), запустив который, Вы лишились результатов шестимесячной ручной работы в Microsoft Word. Вы вправе предъявить отправителю (если сможете установить его личность) иск, как если бы он прислал Вам заказной бандеролью взрывное устройство под видом видеокассеты. Суд будет интерпретировать присланную программу как устройство; перестает ли она от этого быть мнением? Разумеется, нет - но всем ясно, что "свободой слова" горе-программисту прикрыться не удастся, как не удастся доказать, что "Вы сами виноваты, что запустили программу на исполнение".
Приговор суда (шесть лет пожизненных исправительных работ секретарем-референтом в Вашем офисе) кажется вполне обоснованным - но какова его механика? Механика проста: присылка письма, в котором "троянский конь" назван "экранной заставкой", имеет очевидную семантику подарка. Но подарок не может быть безальтернативным (иначе можно было бы дарить ядерные отходы), он всегда начинается с предложения подарка, включающего описание подарка (или явный отказ предоставить таковое: "Сюрприз!"). Иными словами, мнение, предоставляемое в подарок, можно понимать как оферту, акцептуемую актом согласия с ним (независимо от того, какими еще толкованиями мы возьмемся его наделить). Ущерб, вызванный таким согласием, может (и должен) быть взыскан точно так же, как может и должен быть взыскан ущерб от присылки вагона тухлых апельсинов вместо вагона свежих.
Некоторым может показаться, что "мнение" - это тот случай, когда текст договора и предмет договора суть одно и тоже, и это вносит какие-то дополнительные проблемы.
Но рассмотрим процесс детальней. Допустим, я сижу на работе и программирую на C++ (или играю в DOOM, как наш системный администратор в перерывах между авариями сети), и слышу писк почтового клиента. Это означает, что мне пришло письмо неизвестного размера и содержания. Я распахиваю окно Аутглюка и вижу тему сообщения, Subject. В самом сообщении содержится та информация по теме, с которой мне в теме (самим фактом присылки сообщения с такой темой) предлагается ознакомиться. Далее, в письме, я вижу описание вложения ("Последний ролик студии СоюзМультФильм!") и название файла (animation.exe). Из этой информации мне предлагается (бросьте в меня камень, если не предлагается) сделать вывод о действиях, которые совершает содержащийся в файле код.
На каждом конкретном этапе можно говорить о том, что мы уже знаем, и о том, что нам предлагается узнать. Если Вас учили в вузе английскому языку (меня - ох, учили...), то Вам наверняка пришли в голову слова "тема и рема"; у Рассела они называются "субъект и предикат".
В английском языке (и в деловом стиле русского языка) эти части можно выделить в каждом законченном предложении. Это означает, что каждое законченное предложение можно интерпретировать как предложение контракта, если где-то ранее по тексту явно не указано обратное - например, как часто пишут в покет-буках про крутых американских гангстеров и их роскошных блондинок, "all the content of this book is a work of fiction" (и далее про всякие возможные совпадения имен, которые совершенно случайны).
Такая надпись называется "disclaimer". Мне как программисту это слово понятно как "разыменование". И еще мне как программисту понятно, что если рациональные люди (а у меня нет оснований заранее подозревать авторов книг в нерациональности) о чем-то специально говорят, что "оно не таково" (напр. "эта сепулька - не апельсин"), то обычно "оно таково", и следующую предложенную мне сепульку я по умолчанию сочту апельсином.
Развернем еще один пример, очень близкий нашему исследовательскому коллективу.
Абсолютно релятивистская точка зрения на покупателя книги состоит в том, что он платит книгоиздателю за право ознакомиться с некоторым поименованным текстом. Например (фамилии городов изменены), если я покупаю гностический трактат "МБВ" в магазине "АМ", то имеет место лишь один мой контракт с "АМ", в котором в обязанности "АМ" входит предоставить мне "МБВ", и автор "МБВ" мандарин Ду не имеет по отношению ко мне никаких обязательств (т.е. я не могу подать на него в суд).
Юридически все прекрасно, семантически (суббота ради человека) - нет.
Я плачу "АМ" не за то, чтобы "узнать о христианстве", и не за то, чтобы узнать мнение о нем мандарина Ду, но именно за то, чтобы прочитать "МБВ". Но что такое "МБВ"? С точки зрения "АМ", это товар на складе, который они не обязаны читать, а обязаны продать каждому, кто зашел, увидел ценник и заплатил. С моей же точки зрения "МБВ" - серая вещь, т.е. сам факт того, что я за нее плачу, подразумевает, что мне не известно ее наполнение.
Откуда-то я, однако, узнаю, о чем книга (т.е. тему, subject): "Дайте полистать!" Вот они: аннотация, предисловие. Понятно, под Благой Вестью понимается Евангелие. Упоминаются Священное Предание, Григорий Палама, - вот о ком хотелось бы прочесть. "В этой книге рассказывается... Книга рекомендуется... младшим научным сотрудникам и всем, кто интересуется..." Допустим, я младший научный сотрудник, да и вообще "интересуюсь"; и заключаю из рекламы книги, аннотации к ней (авторской или издательства) или предисловия, что книга:
(1) не
художественная (о чем свидетельствовал бы
квалификатор "Стихи. Поэмы." или
вышеупомянутый дисклэймер) и
(2) содержит нечто о догматике и
метафизике святоотеческого православия.
Итак, я соглашаюсь проинсталлировать себе на бортовой нейронный компьютер 1400 килобайт ортодоксии (или академически корректного исследования ортодоксии) и получаю 1400 килобайт пурги. Кто засвидетельствует факт "пурга не ортодоксия" (или "пурга не религиоведение") - протоиерей или доктор наук - уже неважно. Важно - где и на каких основаниях описаны стандарты того и другого.
Здесь мы вплотную подходим к одной из центральных категорий права, регулирующих оборот информации в чаемом нами жестоком и антигуманном "обществе недоверия": открытому частному стандарту (или, по-английски, open private specification - как-то так).
Легко убедиться в том, что первичной категорией права, "материей примой", является "факт личной биографии" - документированный или, во всяком случае, документируемый, т.е. имеющий природу высказывания, а не измерения и не переживания (причем переживание сводится к документу только посредством измерения: чтобы взыскать моральный ущерб, желательно иметь справку от психоневропатолога). Все остальное, что можно назвать ресурсом - собственность, власть, - приобретается документируемыми актами (или, по крайней мере, свидетельствами); приобретение этих актов (свидетельств) за деньги называется подлогом, и за него бьют канделябрами.
Отношение субъекта правоотношения к факту личной биографии не является отношением собственности - хотя бы потому, что информацию невозможно "отчудить" по суду {потуги Microsoft и RIAA осуществить это технически напоминают не то изготовление каши из топора, не то танцы вокруг голого короля}. Пытаться выразить институты "информационного права" через институты собственности (при необходимости расширив последние) - то же самое, что пытаться вывести Земельный кодекс из постановления Совмина СССР 1959 года о садоводческих товариществах. "Информационное право" иерархически выше всех разделов гражданского.
Какие элементарные операции, имеющие правовые последствия, можно совершить с документированным фактом?
на него можно сослаться ("Ты, Вася, вчера вроде в кино сводить обещал?");
его можно создать, присоединив новый предикат к уже существующему субъекту ("Тому, кто принесет голову Робин-Гуда, будут выданы $3000");
его можно создать, введя новый субъект и определив его некоторым предикатом ("Шоколад Крэмсли - это смесь из 30% песка, 20% опилок и 50% клея бустилата").
Третий случай - особый. Именно на нем (прямо или криво) стоит "информационное право" в узком смысле этого слова, регулирующее оборот "нематериальных активов" - от художественных произведений до торговых марок. Все же предмет, который создается в этой операции, не является ни художественным произведением, ни торговой маркой в строгом смысле этих слов; мы предпочли бы называть его открытым частным стандартом.
Право на создание открытого частного стандарта аналогично праву homesteading в отношениях собственности: в обоих случаях речь идет о возможности присвоить то, на что никто более не претендует. Вместе с тем на него не распространяются те аспекты homesteading, которые свойственны только отношениям собственности (например, права "исключительного владения" или "исключительного пользования"). Можно взыскать в судебном порядке право на упоминание авторства (за плагиат... см. про канделябры) - но довольно сложно запретить давать понравившуюся книгу друзьям.
К числу открытых частных стандартов, которыми мы пользуемся каждый день, принадлежит стандарт общеупотребительного словаря. Мы вправе возмущаться, попросив в магазине гитарный медиатор и получив килограмм трески; обычно наше возмущение основано на Конституции РФ (статья про государственный язык), но в серьезных контрактах пишут прямо: "Составлен по-русски" - ссылаясь тем самым на академический стандарт русского языка, констатируемый соответствующими академическими учреждениями. Именно их представителям придется решать, "что имелось в виду" в контракте на поставку дихлордифенилтринитроциклооктана, и мы не находим это практикой, ущемляющей чьи-либо права.
Кроме того, открытые частные стандарты создаются (а) религиозными общинами и (б) авторами и авторскими коллективами. Один из лучших примеров применения открытых частных стандартов - General Public Licence.
Мы рассмотрели правовые механизмы, которые полностью реконструируют статью УК РФ #129 ("Клевета"), не прибегая для этого к "правам человека" и прочим гуманистическим придумкам.
А как насчет статьи 130 ("Оскорбление")?
А никак. Право оспорить клевету (т.е. ложное свидетельство, способное повредить деловой репутации и тем опасное) имплицируется правом на исповедание истины, а какая "истина" стоит за "правом на честь и достоинство"? - только догматика "человекобожия"; и, главное, каким образом неприличный стишок про, например, Артемия Лебедева может повредить Артемию Лебедеву? - только каким-нибудь "магическим". Иными словами, право оспорить оскорбление в суде, которое современное общество предоставляет своим гражданам, является не более, чем рудиментом языческих суеверий. Можно с бОльшей обоснованностью говорить об ущербе от громкого звука (расстройство слуха), чем об ущербе от звука "неприличного".
Ересиарх, учащий ереси под видом ортодоксии, подсуден до отречения. Шарлатан, преподающий "трансцендентальную медитацию" под видом квантовой механики, подсуден до отречения. Фантазер неподсуден, потому что все его инициативы касаются только им провозглашаемых открытых частных стандартов и не пересекаются (а значит, и не конфликтуют) ни с какими другими. Можно при желании оспорить сам факт "художественности" произведения (найдя в нем или рядом с ним признаки преподавательской оферты, затрагивающей чужие стандарты, и добиться признания ее ничтожной), - но никак не его содержание. Так, можно заявлять и доказывать, что "Роза Мира" Андреева или "Мастер и Маргарита" Булгакова находятся в жестком противоречии с христианской догматикой {есть еще странные люди, которые в это не верят}, но это никоим образом не может препятствовать их распространению как художественных произведений.
Для иллюстрации наших тезисов мы в противовес (но не в противодействие!) проекту "частной инквизиции" открываем проект "Убежище" - приют для творческих сайтов (именно творческих), изгнанных со своих мест обитания под странным предлогом оскорбления чьих-нибудь "чувств".
