Антропоцентристские доктрины "мирного сосуществования" ("общечеловечества") отрицают революцию прежде всего как акт агрессии, "плохой" либо по своей противозаконности ("нелегитимности"), либо по своим вероятным последствиям ("негуманности"). Антигуманистический дискурс снимает эти возражения, поскольку не относит ни человеческую жизнь, ни человеческие установления к сфере сакрального (вне-критического). Отсюда проистекают миражи "консервативной революции", "исламской революции" и так далее.
Возражение Серафима Саровского против революции и революционеров ("первым был сатана") убедительно для узкой группы приемлющих Откровение во всей его полноте (в том числе Предание как свод "узаконенных аналогий"). Но и в ослабленной антигуманистической аксиоматике ("то, что кажется человеческому существу привлекательным, скорее всего, опасно") можно прийти к похожим выводам, доказав глубокую привлекательность идеи восстания для человеческого бессознательного.
В основе всех Революций("Есть два разных подхода к
Настоящему.
Первый - дать ему ИСПОЛНИТЬСЯ.
Второй - дать ему ПРОДЛИТЬСЯ.")
"Остановить" - именно в смысле "задержать с бесконечно высоким коэффициентом задержки". Поэтому гностическая "революция" все равно упирается в жреческое "блаженство", и "перпендикуляр к временному потоку" - это простое и непосредственное отсутствие перспектив ("там видно будет").
Чем это отличается от христианской апокалиптики? Христианин готовится не к "броску" ("а там видно будет"), а к тому, что будет после "броска", какой бы мета-темпоральный смысл мы ни вкладывали в это "после".
наглядная
иллюстрация
- Да, похоже, она никогда не остановится.
Они опустили нависавший над ними
громоздкий двигатель в кузов еще одной
машины, соединили карданный вал с
удлинителем коробки передач, как соединяют
вагоны при сцепке, и освободили державшие
двигатель крюки. Другие рабочие дальше на
конвейере закрепят его болтами.
Рабочий с волосами, подстриженными шаром,
проговорил Ролли прямо в ухо:
- А ты хотел бы, чтоб она остановилась? Я это
серьезно, малый.
- Ну еще бы! - Ролли не рвался участвовать в
какой-то идиотской затее, но он с
удовольствием закрыл бы глаза, чтобы хоть
чуточку перевести дух.
- Я ведь не шучу. Глянь-ка сюда. - И так, чтоб
не увидели другие, рабочий разжал кулак. На
ладони лежал черный четырехдюймовый
стальной болт. - На, держи!
- Это зачем?
- Делай, что я тебе говорю. Брось его туда! - И
он показал на желобок в бетонном полу у их
ног, где, словно гигантская велосипедная
цепь, тянулся бесконечный привод
конвейерной ленты. Он пролегал вдоль всего
сборочного цеха - в одну сторону и обратно,
перемещая с равномерной скоростью кузова,
наполнявшиеся разной начинкой. Кое-где цепь
исчезала под полом, а в некоторых местах
взбиралась на несколько ярусов вверх,
проходила через красильные камеры, через
камеры технического контроля или просто
меняла направление. При этом зубья
шестеренок с грохотом врезались в звенья
цепи.
"А, дьявол с ним, - подумал Ролли. - Только
бы скорее прошло время и скорее закончился
этот проклятый день". И он, не размышляя,
бросил болт в цепной привод.
Но ничего не произошло - конвейер протащил
болт вперед, и через какую-нибудь минуту он
исчез из виду. Только тут Ролли заметил, что
стоявшие поблизости рабочие - в основном
чернокожие - распрямились и с ухмылкой
смотрят на него. Ролли был озадачен: все
явно чего-то ждали. Но чего?
Конвейер остановился. Остановился без
предупреждения - без визга и без встряски.
Это произошло совсем незаметно: иные
поглощенные работой люди лишь через
несколько секунд обнаружили, что конвейер,
на котором они работают, стоит, а не
движется вперед.
Секунд десять все было тихо. Только рабочие
вокруг Ролли смотрели теперь на него с уже
откровенной ухмылкой.
Источник: Артур Хейли, "Колеса" // ОБСУЖДЕНИЕ