|
СЕВЕРНЫЙ ПРОЕКТ |
Я счастлив - мне сегодня все видать Сквозь щели в кладке - кирпичи расселись. Сегодня ночью родилась звезда, И луч ее указывал на север. Глаз проявился ровной белизной В пределах точки - ей сегодня надо Указывать кому-то доступ в ночь По льду, что слякоть схватывает на ночь. И - нет стены. Не зная наперед Свою судьбу, чтоб руки развязались, Я, северному ветру поперек, Шагну по тонкой корке осязанья.Н.П.
Во время оно, на самой границе второго и третьего тысячелетий, на планете Земля была не жизнь, а полная чума. Рушились империи и просто диктатуры, люди открывали кварковые звезды и бесплатный доступ к электронной почте, а мировые религии, всю сознательную жизнь изводившие друг друга под корень, внезапно обнаруживали, что любой твой холст - это автопортрет, ведь ты - это я.
Во время этой чумы на довольно существенной (одной восьмой) части обитаемой суши разыгрывался пир. Пир проходил под лозунгами Новой Цивилизации, Смены Эпох, Гипербореи, Китежа и много чего еще. На этом пиру, по выражению московского журналиста Егора Холмогорова, "интеллектуалами постепенно овладевала идея Севера".
Во-первых, это отрадно. Еще лет десять назад брэнд "Север" по преимуществу принадлежал осадочным наци-языческим тусовкам. Сейчас о Севере говорят все, кому не лень - особенно после 11 сентября 2001 года, когда внезапно стало жарко.
При этом не надо, как это делают некоторые, бояться, что идею украдут. Это демократический такой предрассудок, будто есть особая точка власти, Волшебный Источник, и от того, что его сторож думает о велосипедистах, зависит, что будет с велосипедистами. Впередсмотрящему, бегущему впереди паровоза, не обязательно быть крупней и громче гудеть колесами; стратегически важней - оставаться впереди.
Во-вторых, однако, закрадываются сомнения: об одном ли Севере идет речь?
На вчерашней (на моей мировой линии 6 мая) пасхальной службе читалось Евангелия от Иоанна на четырех наречиях, включая греческий, латынь и кое-что еще. Стоящая рядом бабушка в платочке всерьез испугалась: "Наш батюшка? На мусульманском языке?"
Иными словами, есть образ - и есть logos, он же "verbum", он же собственно "слово". За logos можно быть уверенным; образ контекстно зависим. Образы работают там, где гаснет семантика. Образы движут бессловесными. Семантический Север - это Полярная, стрелка компаса, Амундсен, челюскинцы, Норильск и Магадан. Политический Север - это, наверное, что-то совершенно иное...
* * *
Складываем костер.
Есть классификация Тойнби: "доминирующая норма" и "недооцененная норма". При этом на Севере доминирует "ценность личной правды", а наименьшее внимание уделяется "ценности имущественного отношения". Иными словами, северянин чтит заповедь "не лги", но испытывает проблемы с заповедью "не укради" (и все остальные метацивилизации у Тойнби тоже делятся по заповедям, и к этому мы еще вернемся).
Есть "проектный подход" (т.е. описание цивилизации "от ее предназначения") известного националиста Даниила Андреева. С его точки зрения, Запад осуществил ресурсную интеграцию планеты, и Северу поручена культурная интеграция.
И взгляд Тойнби, и взгляд Андреева хорошо укладываются в трехкомпонентную схему Оруэлла, рассматривающего Океанию, Евразию и Востазию как метацивилизации с тремя понимаемыми-как-основные ресурсами: материальный запас, абстрактный символ и телесная целостность (корпорация) соответственно.
Теперь - о современниках.
Во-первых, есть предощущение Севера как чего-то, что будет "после конца" - не то в смысле новообретенной свободы, не то в смысле убежища. Когда Север понимается так, он очень похож на Америку, какой она была триста (не двести) лет назад - открытое поле, просвет, "абсолютная периферия". В этом смысле и Марсианские Хроники - Север, и непаханные пространства IP-сетей, вообще любое ненаселенное пространство возможностей - тоже Север.
Есть такой детский рассказ "Калле один на свете" (и аналогичный есть у Брэдбери) - где мальчик просыпается, берет конфеты из магазинов, не платя денег, садится в самолет и разбивается о месяц.
Детская мечта, негативная мечта, мечта о бегстве (даже если из нее вытекают и обещающие управленческие стратегии, и конкретные бизнес-проекты - www.eraa.ru, www.inache.net/virtual/newest.html).
Интересна та легкость, с которой образы из "северных" мифологий (и архаических, и новоизобретенных) попадают в детские сказки и оседают в подсознании читателей. Тут и Санта-Клаус (да простит нас архиепископ Мир Ликийских, чудотворец), и Ледяная Дева (она же Снежная Королева Андерсена); и Нильс, путешествующий с дикими гусями в Лапландию, и муми-классификация Туве Янссон, в которую уходят до самой старости...
Маугли, однако, не ушел; Маугли остановил собак.
Есть (и это во-вторых) два "взрослых", "утвердительных" проекта, заявивших себя как "северные". Это проект "цивилизации-переводчика" и проект "общества недоверия". Первый сформулирован Сергеем Переслегиным (www.stabes.nm.ru). Второй - Константином Крыловым (www.traditio.ru).
Сергей Переслегин делит "стороны света" по, как говорят психологи, "типам информационного метаболизма". Мудрец Востока обращен внутрь себя, и конечная цель философий Востока формулируется как внутренняя свобода. Белый конкистадор Запада ориентирован во внешний мир, и для него свобода - это прежде всего свобода практической деятельности. Цивилизация Юга, ислама (хотя точнее было бы сказать "шариата" - и причислить к ней еще скрипящие где-то коммунистические режимы) не озабочена свободой, а озабочена нормой (моральной, идеологической, поведенческой), которая (в этом сходство с Западом и причина столкновений с ним) ориентирована на практический стандарт и поддается контролю извне. Север оказывается в незанятой клетке внутренней нормы; мудрость Севера - это ясность мысли, властвование над категориями, бесстрастие и аскетическое трезвение, т.е. необходимые качества толмача и рефери.
Константин Крылов отталкивается уже не от мышления, а от поведения, и выделяет четыре возможные этические системы. Нормой Юга является "закон джунглей", подчинения частного общему - "поступать так, как поступают со мной". Нормой Востока - "золотое правило этики", или "невмешательство" - "не поступать так, как не поступают со мной". Нормой Запада - экспансионистский императив Канта: "пусть другие поступают со мной, как я с ними". Недостающим императивом - "северным" - оказывается "пусть другие НЕ поступают со мной, как я НЕ поступаю с ними" - этика активного сопротивления тому, что осознается как недопустимое.
Cледует заметить, что для истории Севера эта пара проектов не внове; внимательно перечитывая историю Московского царства, мы обнаруживаем в XV-XVI веках предметно идентичную полемику Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Чем полемика закончилась, известно: Церковь прославила обоих во святых, а народ немедленно "адаптировал к пониманию", после чего "бил жыдов" безо всякого рассуждения веры, а под лозунгами "нестяжательства" учинил несколько кровавых бунтов и одну октябрьскую революцию.
Все это наводит на мысль о том, что оба проекта по-своему хороши - надо только четко прописать им поля применимости, чтобы не путались впредь.
Оба проекта определяют Север не "посредством указания", а "посредством разделения", т.е. как одну из клеток матрицы, в которую вмещаются не просто имеющиеся, а вообще все мыслимые цивилизации. Оба они апеллируют к "остальному миру", который нуждается в некоторых уникальных качествах Севера, поскольку сам не обладает таковыми по определению; фактически - как к рынку, на котором можно было бы продать свое мессианство либо в качестве мессии-примирителя, прекращающего войну как недоразумение; либо в качестве мессии-избавителя, врага общего врага.
При этом совершенно очевидно, что мир не нуждается ни в мессии-примирителе, ни в мессии-избавителе - по крайней мере, не готов к тому, чтобы некто открыто объявил себя таковым.
Таким образом, к нашей "производственной" задаче - сконструировать Север как работоспособное социокультурное целое - добавляется "маркетинговая"; а маркетинговое исследование в современном мире, как известно, предшествует технологическому, и маркетологи приказывают инженерам.
На этом месте он ждал, пока в зале утихнут смешки.
"Где вы найдете таких? - спрашивали его - Кто будет делать вашу революцию? Не господин ли Бронштейн, который каждое утро пьет кофе и играет в шашки в кафе на углу?"
И действительно, трудно сказать, что большинство окружающих нас прохожих соответствуют "кадровому стандарту" хотя бы одного из этих двух проектов. "Способность" переводчика сродни "способности" актера: это умение сознательно и целенаправленно стать Другим. "Способность" воина-защитника - это умение сознательно и целенаправленно не стать им.
...Моя жизненная специализация в целом совпадает с той, которую я хотел бы видеть предназначением России. Я - переводчик. В пределах своих возможностей я пытаюсь устанавливать связи между различными способами мышления (тоннелями Реальности).
Кроме того <...> для ролевика проблема аутентичности выглядит совершенно по-иному, нежели для "обычного человека". Существует формула: "Общаясь с человеком, который играет дракона, следует помнить, что до определенного предела он и есть - Дракон". Так вот, в некоторой степени я действительно прогрессор на Гиганде. В некоторой - Великий Фюрер Германской Нации. И Саади Карно, президент Французской Республики. И Кашалот, Главком Имперского Генерального Штаба. И системный аналитик группы "Конструирование Будущего"...
С.Переслегин, интервью газете "Невское время"//
...Северный этос предполагает превращение личности в первостепенный уровень социальности, прежде всего за счет признания за ней возможности отказа от участия в любой социальной деятельности. Для данной этической системы принцип "пусть все, но не я" исключительно важен. Для "северного человека" характерно сообразоваться, с одной стороны, с личным суждением по тому или иному вопросу, а с другой - апеллировать непосредственно к высшим ценностям и к высшим уровням социальной иерархии, минуя средние.
Вторым полюсом социальной интеграции должно стать наднациональное политическое сообщество - фактически северная "универсальная империя", предполагающая непосредственный и добровольный характер служения ей человека...
Е.Холмогоров, "Перспективы российской модернизации"
В обоих случаях речь идет об усилии, прилагаемом к самому себе, о "повороте субъективной воли в себя"; но вышеназванный прохожий, находись он "на салюте" (на моей мировой линии 10 мая), в магазине, в милицейском обезьяннике или в "Храме Христа Спасителя", менее всего занят усилием-над-собой - в лучшем случае он занят "тем, кем" он в данный момент кажется.
"Где вы найдете таких?"
Должна быть какая-то не зацепка - закваска. Юг начинался со стаи, Восток - с чайного павильона и селения в горах (по образцу которых сделано "космическое яйцо"), Запад - с исследовательской экспедиции; во всех случаях "макро-социальному" предшествовало "миниатюрное территориальное", опытный образец ручной работы. Для умения сознательно управлять своей идентичностью, "жить среди, не становясь", придумано слова "диаспора" ("субкультура" политкорректнее, но менее точно); еще точнее в полушутку - пока еще в полушутку - употребляемые термины "агентурная сеть", "резидентура". И, наконец, одно из самых точных попаданий - это практика взаимно-удаленного существования рассеянных религиозных общин.
Контакты таких общин с имеющимися территориально-привязанными структурами власти минимальны и эпизодичны.
Власть должна кормить бесплатным супом, одевать, развлекать и получать за это голоса на выборах; отклонения от этой модели почитаются за нечто абсолютно неприличное. Ярчайший сего признак - отношение к жилищной реформе: в Москве до сих пор висят листовки с приглашениями на митинг ("Не придешь на площадь - придешь в сберкассу"), а в Калуге (в феврале, кажется) общество защиты прав потребителей накляузничало городскому прокурору: мол, неконституционно заставлять людей оплачивать больше половины их собственных расходов.
У него начала кружиться голова, и он все больше слабел от потери крови. Я хочу домой, думал Пирсен. Чтобы попасть домой, я должен умереть. Правда, я могу умереть по-настоящему, но практически это исключено... И вдруг его осенило. Да кто же это осмелится в наши дни рисковать жизнью избирателя? Нет, эти Нелимитированные Приключения не могут подвергать человека настоящим опасностям. Джонс сказал ему об этом одном из десяти тысяч, чтобы приключение выглядело более реальным. Вот это больше похоже на правду.
Роберт Шекли, "Похмелье" [выделение мое - И.С.]
Проблема состоит даже не в том, что "общины" не интересуют власть, потому что состоят в электоральном меньшинстве (даже с учетом их возможной консолидации - см. результат матча Лужков - Кириенко), и не в том, что власть, в свою очередь, не интересует общины, потому что не готова учитывать (да что там - даже понимать) их интересы. Дело в принципе: и представительная демократия как идеал "правых", и социалистическая распределительная система (а в этом смысле мы до сих пор, с небольшими просветами, живем при социализме) как идеал "левых" рассчитаны на минимальную степень ответственности рядового участника системы за принимаемые решения. Миф Волшебного Источника вполне разделяется и первыми, и вторыми.
Существуют два политических проекта (разделенных огромной исторической и еще большей психологической пропастью), которые не зависят от Волшебного Источника и отвергают его как соблазн. Это - идея безусловной автократии (или "абсолютной монархии"); и это - либертарианство (радикальный либерализм), с точки зрения которого ни одно дееспособное существо не может быть принуждено к чему-либо (в том числе ограничено в праве заключать контракты), кроме как исходя из условий ранее заключенного им контракта.
Живи мы в XIX веке, мы сказали бы "легитимизм". Сейчас мы скажем так: "никто никому ничем не обязан, если не обязался добровольно".
"Если не" - это очень существенная оговорка. Можно быть добровольно проданным в рабство (аргумент Константина Леонтьева в полемике о крепостном праве) или, например, добровольно призванным в действующую армию. Для того, чтобы находиться под властью монарха (то есть заранее согласиться исполнять еще не полученные от него распоряжения), не обязательно быть к этому принужденным; необходимо и достаточно принести присягу. Так было с царем Саулом в Ветхом Израиле; так вышло на Руси с Рюриком, а потом в России в 1613 году.
Заметим, что попытка построить иерархию, не основанную на адресной присяге на верность, неизбежно требует взамен какую-нибудь "государственную идеологию". Эта идеология может рассматривать государство как плацдарм мировой революции ("партийная программа"), или как самоцель, или уводить еще в какое-нибудь язычество. Замечание Клайва Стейплса Льюиса ("о человеке могут быть два мнения, но о тех, кто только наполовину человек, или еще не человек, или когда-то им был, двух мнений быть не может") в полной мере распространяется на служение не совсем человеку, или только наполовину человеку.
Только не надо баек про "религию как форму идеократии". Не знаю, как там у бусурман, но христианство - это личная верность вполне конкретному дяде, и никогда не было ничем другим.
На практике, разумеется, не все так просто. Потомки присягнувших могут забыть о присяге или заявить, что обмануты "исторической фальсификацией" (академиков Фоменко ныне развелось, как лосей в заповеднике). Если они возьмут в руки вилы и сделают революцию, либертарианец справедливо осудит их действия как нарушение контракта, но не сможет это доказать; и будут ли его слушать?
Знакомьтесь. Это
два брата-скелета в семейном шкафу либертарианства:
- проблема
арбитража: кто вправе принуждать договаривающихся к соблюдению договора?
- и проблема
дееспособности: как определить, отвечает ли некто за свои поступки, и что с ним
сделать, если не отвечает?
Следует понимать, что в "либертарном" обществе эти проблемы не могут решаться простым расширением уголовного законодательства, поскольку не определены (и не могут быть определены) предмет и метод последнего: преступление-как-таковое и "компетентный орган", имеющий право преследовать преступника. В либертарианстве вообще нет ни слова о "правах", а только о добровольно принятых обязанностях.
С нарушителем контракта можно поступить довольно просто: заключая контракт, указывать, что "все возможные споры будут урегулированы господином Игрек" (или, как это часто пишут, "по законам Российской Федерации").
Для порядка, кстати, надо спросить согласия у господина Игрек - а то вдруг возьмется разрешать любые споры, а не только те, о разрешении которых его просили. Апостол Павел крепко-накрепко предостерегал христиан от того, чтобы судиться друг с другом, и тем паче прибегать для этого к мирским властям. Но где в современном мире, наказывая преступника, интересуются мнением (гневом ли, милостью ли) пострадавшего? "А если я напишу заявление, его обязательно посадят?" То-то же...
А как быть с убийцей?
В том-то и дело, что "средствами базиса", в рамках либертарианства - "никак". А вот средствами надстройки - вполне. Если никто не мешает убить, то никто не мешает убить убийцу (это первый шаг, и если на нем остановиться, мы придем к кровной мести). Но если я откажусь от своего права судить и карать в пользу господина Игрек (и тем самым обезопашу от встречной мести себя), то господин Игрек убьет убийцу (или вынесет ему строгий выговор) самостоятельно, "и ему за это ничего не будет".
А если у убийцы есть свой господин Зет (начальник, сеньор, монарх)?
Тогда - война.
Если господин Игрек и господин Зет рациональны, они выберут, что именно для них менее невыгодно: драться по-крупному (как это любят делать Соединенные Штаты, причем по самым разным поводам), обратиться к арбитру еще более высокого уровня или решить дело миром. Если дело решится в пользу убийцы, это будет значить, что Игрек не выполнил то, что обещал убитому. Если дело решится в пользу убитого (т.е. убийца будет выдан и публично повешен на крюке), это будет значить, что Зет не выполнил то, что обещал убийце. Поскольку невыполнение обещаний бьет по репутации (а значит, шражу зе и по авторитету, и по реальной власти, и по карману...), в контракте на охранные услуги логично заранее прописывать те условия, которые обращают контракт в недействительный, а еще лучше - заранее не брать под защиту недееспособных (т.е. и потенциальных преступников, и потенциальных неосторожных жертв, которые "сами виноваты"). При этом определение дееспособности находится целиком на совести "защитника" ("арбитра").
Что получается? Получается "операционная система" для полностью ответственных людей, в которой высшей мерой наказания является изгнание (т.е. оставление-на-произвол, и не "судьбы", а первого встречного). Первое (и, возможно, длительное) время она может функционировать без единого центра - главное, чтобы от "каждого" к "каждому" можно было протянуть цепочку взаимно признаваемых арбитров (такие цепочки корреспондентских отношений протянуты в современном финансовом мире между банками, и это позволяет отправлять платежи откуда угодно куда угодно: из Москвы - в Нагасаки, из Нью-Йорка - на Марс). Законодательство и "общественные обычаи" внешнего мира являются для нее оберткой, которую можно признавать сколь угодно долго - а можно в один прекрасный день "не признать", сходить в паспортный стол и написать заявление об отказе от гражданства РФ.
Вся политическая жизнь такой системы (абсолютно либеральной и абсолютно средневековой, эпохи примерно короля Артура) окажется сосредоточенной вокруг "арбитров" - там, где принимаются экспертные решения о том, что некто вменяем или невменяем, может или не может быть принят под защиту. Именно там, в консультативном порядке, будут решаться вопросы "войны и мира" и "казнить нельзя помиловать", "обязательного образования" и "государственной религии".
Заметим, что ничто (теоретически) не мешает "феодалам" делать своим "подзащитным" подарки, т.е. устраивать "на втором этаже" системы и "карманный социализм", и "карманную демократию". Подлинно угрожающей эта возможность станет только тогда, когда право собственности на землю снова (первый раз это было в Европе в эпоху "консолидации наций") выродится в "территориальный суверенитет".
Заметим также, что по мере роста (не численности, а индивидуального веса) "центров силы" будет возрастать число присягающих не вполне дееспособных, готовых пожертвовать какими-то бонусами (прибереженными для дееспособных вполне) ради главного - безопасности.
Очевидно, что
привлекательность присяги конкретному "феодалу" зависит:
- от наличествующих
у него ресурсов (денег или танков);
- от авторитета (в
первую очередь - от последовательности)
его экспертов.
Понятно, что в случае "призвания на царство" первый пункт не имеет значения (все ресурсы в этом случае предоставляются новоподданными), а во всех остальных случаях - просто аккумулирует решения, ранее принятые другими присягнувшими.
Это означает, что стратегическое преимущество в нашей системе принадлежит тому, кто хорошо умеет диагностировать вменяемость. Если в близком или отдаленном будущем в системе возникнет всеми-признанный-арбитр, можно предполагать, что его экспертный корпус с легкостью отличит тех, с кем можно разумно договориться, от тех, кого следует уничтожить как непримиримых врагов.
- Что же ты молчишь, как Лига
Наций?
- Очевидно, я Чемберлена
испужался...
И.И.&Е.П.
Нельзя сказать, чтобы "весь остальной мир" был совершенно не готов к надзирающему оку и контролирующей руке. Рассматривая межгосударственные (т.е. межправительственные) организации, мы видим, что демократический принцип ("решает большинство - исполняют все"), принятый в ООН, разделяется повсеместно, в то время как либеральный принцип (в варианте "не голосовал - можешь не исполнять") применяется в уже чисто формальном Британском Содружестве... и только. Источником легитимности (подлинным или декларируемым) каждого нуждающегося в оправдании акта международной политики, как правило, выступает мнение международного сообщества, т.е. условного "коллективного субъекта", в каждый конкретный момент обозначающего планетарное большинство; это относится даже к таким "мерам демократизации", как торговое эмбарго или террористический акт.
Разумеется, далеко не все, что оправдывается мнением международного сообщества, действительно воспринимается как таковое; партизаны-сепаратисты, жалующиеся на "геноцид" и "притеснения", редко встречают отклик понимания. Можно сказать, что "коллективное мнение планеты" - это некое недоступное божество (Общечеловек, или Адам Кадмон), которого никто никогда не видел, но у которого есть самопровозглашенные пророки и лжепророки. За пророков обыкновенно почитают тех, кто приходит по ночам и говорит: "Я твоя совесть, Незнайка!" - иными словами, пророки - это разнообразные международные (т.е. неправительственные) организации, наподобие Гринписа, радио "Свобода" или еще какого-нибудь всемирного общества защиты гомосексуалистов от лесбиянок. (Если в роли "пророка" и "совести" выступают Соединенные Штаты, это значит, что Америка примеряет на себя белую повязку "международной, правительственно неангажированной организации").
Почему организации, преследующие "ничьи" интересы, могут так эффективно противодействовать национальным правительствам, как это удается "Гринпису"? Что заставляет "международное сообщество" распознавать "своих" в сумасшедших, обливающих краской шубы из натурального меха, или в вольных путешественниках, задержанных таможней какого-нибудь отсталого краснозвездного режима?
Говоря прямее: каким образом деятельность этих организаций касается каждого конкретного человека?
Во-первых (и это лежит на поверхности) - через вероятность тех планетарных бедствий, которые они предотвращают. Ядерная война, мировая диктатура, ресурсная и/или "мусорная" катастрофа, эпидемия приобретенного иммунодефицита.
Но это еще не все. Разве исчезновение тигров - планетарная катастрофа? Биологи лишатся одного из тысяч видов млекопитающих, сентиментальные дамы поплачут в шарфики; дети, скорее всего, ничего не заметят, у них есть плюшевые и мультяшные тигрята, совершенно не похожие на настоящих.
Но если в индийских джунглях встретятся браконьер (а "браконьерство" в малоосвоенных районах Индии - порой единственный способ прокормить жену и детей) и самопровозглашенный "охранник природы", то гибель браконьера будет расценена как справедливое возмездие, а за смерть гринписовца кому-нибудь обязательно захочется отомстить.
Во-вторых (и в-главных): деятельность "всякозащитных" организаций - это защита прав homo sapiens (любого, которому вздумается реализовать эти права) на любой (даже самый экзотичный) вид деятельности и любые (вплоть до сексуальных) отношения с кем и чем бы то ни было. Исчезновение тигров лишает человека (каждого) возможности жить на одной планете с тиграми. За это, да, можно и убить.
Мы видим, как миф " международного сообщества" (божества, атрибутами которого являются "общечеловеческие ценности") позволяет взять под защиту практически любую норму - доказательство того, что эта норма "защищает чью-то возможность" (т.е. "степень свободы"), подразумевается, но не требуется. А что требуется? Требуется пугало; требуется обертка, на которой написано "мы пришли, чтобы предотвратить". В наше время это очень проходной брэнд - "спасти мир".
* * *
И это единственный возможный путь от "общества антропологического максимализма" к "обществу антропологического минимализма", "обществу недоверия".
Навстречу северному ветру - бакштагом.
Когда Ортега-и-Гассет писал свою статью "Дегуманизация искусства", он назвал отказ от искусства, воспроизводящего человеческие переживания, в пользу искусства, которое они не интересуют, "поворотом на 180 градусов". Каждый, кто хоть немного владеет линейной алгеброй, усмотрит здесь неточность: безразличие, независимость - это признаки не противонаправленности, а перпендикулярности, ортогональности. Изменение координаты "икс" ничего не говорит о координате "игрек". Для "нового искусства" (того "нового искусства", которое уже лет сто как "новое") человек с его надеждами и претензиями не враждебен, не "подозрителен", а попросту ортогонален. В наше время уже можно говорить о втором повороте - "от Борхеса к Маркесу", от помимочеловеческого к противочеловеческому, к разоблачению человека как "вместилища всех демонов" (Честертон) и текущей реальности как безоговорочно враждебной. Это, видимо, и есть вторые девяносто градусов, окончательное (на ближайшую эпоху - точно) обращение литературы вспять, в средневековье.
Эта же схема - от гуманизма через дегуманизацию к антигуманизму - должна быть воспроизведена и на международном рынке аксиологем, т.е. "идеологий как систем ценностей". От "планок", которые человек (скажем даже конкретней: человек Нового Времени) сам поставил перед собой - через констатацию его неспособности "взять" эти планки - к признанию кризиса современной цивилизации (в реальности которого никто уже не сомневается) не системным кризисом (за последние сто лет систем сменилось минимум четыре, от колониальной до "трехполярной"), а кризисом самого принципа человека.
В искусстве роль промежуточного звена выполнили периферийные аспекты человеческого бытия - "супрареализм" как неожиданно подытоживающий взгляд сверху и "инфрареализм" как неожиданное внимание к детали. В нашем случае эту роль должны выполнить периферийные аспекты общечеловеческих ценностей - причем такие, которые
(1) осознаются "общечеловеком" ("дядей Колей") как "хорошие", но
(2) имеют смысл помимо homo sapiens - т.е. "присутствие" которых и/или "соответствие" которым может быть объективно измерено инопланетянами, автоматами, кальмарами, ангелами...
Тойнби, где ты?
* * *
Обычно считается, что тойнбианская схема "Вызов - Ответ" описывает "линию жизни" отдельной цивилизации - прервется ли она или выдержит очередное испытание, и если выдержит, в какую сторону отклонится.
Все ли, однако, случаи "неудовлетворительного" ответа на вызов следует считать таковыми?
Контрнаступление советских войск на востоке было таким Вызовом, который не оставил от рейха камня на камне. Отряды Кортеса и Писсаро уничтожили все формы социальности инков и ацтеков уровнем выше кланового. Схема "непройденного испытания" сработала в этих случаях в чистом виде.
Но можем ли мы сказать, что наступление варваров на Рим в первой половине первого тысячелетия оставило от Рима не больше, чем ныне осталось от инков?
Разумеется, нет.
Последним ответом морской звезды, разрезанной на отдельные лучи, оказывается регенерация - из каждого луча по новой морской звезде. Последним ответом буров после падения Трансвааля и Оранжевой стало сопротивление разрозненных партизанских группировок. Последним ответом системы, не отстоявшей свой "единый организующий принцип", оказывается самоусложнение, выход на новый уровень организации, с высоты которого прежнее "общее" оказывается частным.
В случае с Римом новым интегративным принципом оказалось единство вероисповедания, связавшее христианское Средиземноморье не менее тесно, чем единство административно-бюрократической системы. Последняя оказалась "на своем месте" на Востоке, в Константинополе, но попытка Юстиниана вновь распространить ее на всю европейскую Ойкумену оказалась уже не ко времени.
Разложим по полочкам. Есть группа людей, и есть "характерный признак цивилизации", объединяющий эту группу. Этот признак - "цивилизации" - понижается в уровне, т.е. начинает характеризовать какую-то подгруппу, "loyal fraction", противопоставленную "rebel fraction". Если мы отсчитываем "систему" от группы людей, то она никуда не исчезает, только становится "более сложной". Если мы отсчитываем "систему" от цивилизации, тогда нечто ранее целостное предстает нам расколотым пополам. Цивилизация распадается на две.
Вот (по Тойнби) характерные признаки цивилизаций, участвовавших в европейской истории последних двух тысячелетий:
Античность - доминирует заповедь
"не лги", в провале "чти отца и мать".
Западная Европа - доминирует
"не укради", в провале "чти отца и мать".
Византия (и Россия) - доминирует
"не лги", в провале "не укради".
Иными словами, "loyal fraction" перенимает прежний "цементирующий принцип", отвергая новый, актуальный для "rebel fraction"; в свою очередь, "rebel fraction" уносит с собой прежний "коллективный недостаток", компенсируя его новым "коллективным достоинством".
Говоря в терминах SWOT-анализа, "лояльные" наследуют от родительской цивилизации ее сильные ("мужские") стороны, то есть ее "инициативные" ("наступательные") и "консервативные" ("державные") стратегии. "Раскольники" наследуют от родительской цивилизации ее слабые ("женские") стороны, т.е. стратегии "инкубационные" ("материнские") и "антикризисные" ("партизанские").
Так как коллективное преимущество "раскольников" совпадает с коллективной слабостью "лояльных", нижняя строка SWOT-матрицы "лояльных" совпадет с верхней строкой SWOT-матрицы "раскольников". Это значит, что проекты, которые у "раскольников" исполняются сами по себе, в порядке частной инициативы, у "лояльных" потребуют тепличных условий, централизованной "протекции" (как это было с промышленным производством в Европе и в петровской России); а меры, которые у "раскольников" постоянно применяются для охраны границ (неважно, каких - политических, экономических, массово-психологических), рассматриваются "лояльными" как экстремальные и применяются тогда, когда "больше ничего не остается" (так, например, Столыпин, Ленин и Горбачев независимо друг от друга прибегали к "свободе конкуренции").
Следует заметить, что последний фактор ("сила раскольников = слабость лояльных"), даже не проявляясь в пространстве проектов, существует "в мирное время" в виде зависти "оставшихся" к "ушедшим" - просто в силу того, что "ушедшие" преуспели в решении проблем, которые "лояльные" приобрели. Отсюда, между прочим, и русское западничество.
Если подытожить "кризисный опыт" современной российской цивилизации (в том числе последней ее устойчивой формы - советской), мы обнаружим, что каждый из пережитых нами кризисов ставил один и тот же вопрос:
- Стрелять или не стрелять?
Или, если формулировать его как ценностно-приоритетный:
- Стоит ли отстаиваемая нами Правда человеческих жертв (страданий итд.)?
Этот вопрос был задан князем Курбским в переписке с Иваном Грозным, ни на секунду не остановил Петра во время строительства Петербурга (что впоследствии инкриминировалось ему Некрасовым), а впоследствии декабристов на Сенатской; он расколол Россию во время первой и второй революций, бросал молодость на кронштадтский лед, а ныне повисает в воздухе, когда речь заходит о второй чеченской кампании как факторе предвыборной агитации.
Свердловец Вадим (или Глеб, не помню точно) Самойлов сказал: "Наша правда терпит плетку". Потом, в 1993 году, это повторил екатеринбуржец Ельцин. Потом, в 1999-м - петербуржец Путин.
Loyal fraction, неизменно находившаяся у власти последние пятьсот лет (независимо от того, каким правителем или правительством была представлена), в течение всего этого времени утверждала превосходство "абстрактной истины" над заповедью "не убий". "Выбор Путина" - благоприятный "деловой климат" ценой показательного "мочилова" - показывает, что ценность человеческой жизни опустилась еще ниже, чем ценность экономической свободы и гарантий права собственности, и заняла "первое место снизу"; дальше, вероятно, следует ждать смертной казни за экономические преступления.
Русь Петербургская (а равно Русь, выносившая строительство Зимнего дворца, и Русь, начавшаяся с его штурма) создала и сформулировала последовательно технократическую систему ценностей, в которой человек прежде всего носитель разума, инженер, утверждающий рациональность, и педагог, воспитывающий ее. Каждый, кто не может объяснить, зачем он поступает именно так, а не иначе, безумен. Безумный уже погиб. Впавший в безумие по собственной воле уже не человек, но враг человека. Онегин убивает романтика Ленского, и Рудольф Сикорски - Абалкина, а мечта каждого настоящего фидошника - убить Билла Гейтса, или, по крайней мере, заставить его раскрыть исходные тексты Windows.
* * *
Как же, в таком случае, должна выглядеть "вечная оппозиция", rebel fraction?
Это - казаки, уходившие на Дон, староверы, бежавшие от никониан, сибирские крестьяне, ушедшие в тайгу и породнившиеся с ней, белое движение второй волны, возглавленное уже не "генералами", но "атаманами", и опиравшееся не на иностранных союзников, а на локальные и национальные "сопротивления"; умирающие деревни Василия Шукшина, бегство "в природу" Паустовского и Бианки, третий кот Янки Дягилевой.
Условно обозначим loyal fraction (Северо-Запад) - "Город", rebel fraction (Северо-Восток) - "Сибирь".
Основная проблема, которую ставит "Сибирь" - это предотвращение смерти. Различение живого и мертвого появляется в программе воспитания ребенка раньше, чем различение разумного и неразумного; смерть рассматривается помимочеловечески - прежде всего как биологическая гибель, как следствие болезни или повреждения, как разрыв цепочки вечного самовоспроизведения жизни. На уровне особи это выглядит как медицина, функциональность врача, лекаря-травника, биолога и патологоанатома; на уровне экосистемы это выглядит как поддержание естественного равновесия, препятствование препятствиям, отстрел браконьеров, разрешение "психологических по происхождению" конфликтов, борьба с налогами и квотами. При этом "идейный базис" для "сибиряков" не имеет существенного значения, а религиозный зачастую вовсе не считается предметом дискуссии (исключение составляет осуждение "кровожадного сектантства").
Можно сказать, что на территории нынешней России сформировались два устойчивых ценностных блока с ценностями "разума" и "жизни" на знаменах. Опыт общения с теми и другими показывает: они "сознают себя" еще недостаточно хорошо, чтобы искать "своих", но достаточно, чтобы плохо уживаться с "чужими". Объединяет их одно: неприязнь к выдающей себя за самоцель державной архаике, подчинению ради подчинения и единству ради "единства" - иными словами, к "москве" (так теперь называется проект Юстиниана). Фактически, Северо-Запад и Северо-Восток - это два пути исхода из отжившей "кремлевской империи"; разойдутся ли они навсегда, и если нет, то каким будет новый, метацивилизационный цемент, способный их примирить?
Территориально - никогда не разойдутся из-за отсутствия реальных возможностей для территориального размежевания (утопические проекты "раскола по Уральскому хребту" не учитывают крайнего смешения наших цивилизационных типов). Однако рискуют навсегда остаться в "эмульсионном" состоянии взаимопроникающих и несмешивающихся диаспор.
Я был бы очень рад, если искомым "цементом" оказалась религия (а именно - Никейский Символ Веры с константинопольскими поправками). Но так не вышло даже в средневековой Европе: вышла мозаичная военная аристократия, структурированная отношениями вассалитета. Не произойдет ли чего-то подобного и сейчас?
При всей малочисленности христианских общин, сохранивших святоотеческое исповедание, я вижу спрос на человеческий тип, весьма недалекий от христианского образца: тип человека вменяемого, человека ответственного, человека следящего-за-собой, "иже не прият всуе душу свою, и не клятся лестию искреннему своему".
"Цементом" ранней Европы стала воинская доблесть, выношенная в варварских набегах и языческих культах германцев и викингов; воинская доблесть, "собравшая" на еще не осыпавшихся развалинах Рима новую систему властной иерархии; воинская доблесть, инкорпорированная и расширенная христианством как добродетель крестоношения и самоотвержения.
"Цементом" Севера станет вменяемость - будь то "рациональное устройство" горожан или "естественный порядок" сибиряков, но во всяком случае - нечто отличное от общечеловеческого обычая.
Вменяемость как отличие новой аристократии; как основной фактор участия или неучастия, успеха или неуспеха во всех пространствах возможностей, не сводящихся к очереди за гороховым супом.
Вменяемость как гарантия справедливого арбитража, которая в нашу эпоху всемирного безумия и почти что Третьей Мировой способна стать стратегическим активом Севера на мировом рынке (ибо и "разум", и "жизнь" можно продать под маркой гуманистических ценностей, чтобы потом эксплуатировать их помимочеловечность).
Вменяемость, которая, приводя своих (отвратительное слово "адептов" - лучше пусть будет "носителей и почитателей") к неповрежденной христианской ортодоксии, сама инкорпорирована ей как добродетель хранения ума и духовного рассуждения.
Я видела место, где ты - есть.
Я слышала песни на все вопросы.
На улице льет, и негде даже присесть:
Здесь вечная осень.
Я видела праздник твоих рук.
Я знаю, что время над ними не властно.
Впервые за вечность я видела солнечный круг.
А ты скажешь ли "здравствуй"?
Я видела сказку из тех книг,
где ждущий дождался, и все бессмертны.
И ты улыбнулся, и мир облегченно затих,
И рухнули стены...
О.Лехтонен, "Песни на все вопросы"
...Сей приимет благословение от Господа и милостыню от Бога Спаса своего.
Сей род ищущих Господа, ищущих лице Бога Иаковля.
Возмите врата, князи, вашя, и возмитеся врата вечная, и внидет Царь Славы.
Кто есть сей Царь Славы? Господь крепок и силен, Господь силен в брани.
Возмите врата, князи, вашя, и возмитеся врата вечная, и внидет Царь Славы.
Кто есть сей Царь Славы? Господь Сил, Той есть Царь Славы.
Псалом #23, транслит с церковнославянского.
Игорь
Семендяев по заказу Транслаборатории
12 мая 2002 года, неделя о Фоме Неверующем