Не торопитесь понимать
смысл...
[Да и вообще не торопитесь.]
Мудрец
Двое нищих встретились на лесной дороге, на закате, когда сумерки поглощают тени. Один другого приветствовал, но тот оказался немым и просто кивнул, ухнув, как филин. Сойдя с дороги, они нашли подходящее для ночлега место – немой указал на него рукой. Собрали побольше хвороста, разожгли костёр. Вскипятили воду – рядом тёк ручей – в своих самодельных из жести кружках. Из котомок достали поесть: объедки хорошей пищи, как-то ими добытые, и пищу плохую - нетронутую, но тоже не для стола: чёрный и так, и от чёрствости хлеб и подгнившие овощи. Они ели с одной “скатёрки”, невольно спешно от голода, но не обгоняя друг друга, и съели всё очень быстро – сытые, прилегли.
Лежат и позевывают, вздыхают - усталые, тихие, сытые вздохи. Во ртах вылизывают языки остатки пищи, вычищают зубы. Бесшумные короткие отрыжки. Поглаживают животы. Потрескивает костёр... Незаметно вокруг стемнело и стало неуютно, как в доме, где вдруг исчезли стены, и прохладно. Немой добавил огню хвороста, и темнота отступила. Разгоревшись, растрещавшийся костёр разбодрил людей. Сонливость после ужина прошла. Немой нарвал какой-то травы и заварил её, вместо чая, себе и своему встречному. Тот поблагодарил его, и они, дождавшись, пока настой остынет, стали пить...
Над ними летают летучие мыши. Оба нищих задрали головы.
- Как не по-птичьи они летают, - говорит “говорящий” нищий.
Немой кивнул и указал на крупного мотыля, который, влетев из темноты, сел ему на рукав.
- Да, скорей как мотыли... или бабочки, - соглашается “говорящий”.
Немой усмехнулся, согнал мотыля обратно в темень и подправил в костре какую-то голень.
- Да, иногда хищник чем-то походит на свою жертву.
Снова из тьмы впорхнул мотыль и, подлетев слишком близко к огню, пропал в языке пламени.
- Огонь его как слизнул...
И вновь воцарилось молчание. Оба смотрят в огонь, немой изредка подбрасывает хворост. Над ними живыми сгустками тьмы летают летучие мыши - мягкая трескотня крыльев. “Говорящий” показал вверх.
- Эти не так глупы...
Его взгляд снова опускается в огонь. Немного помолчав, он тяжело – нет, просто глубоко – вздыхает и говорит:
- Если бы я был богат, я бы сидел сейчас перед камином... В удобном мягком кресле-качалке... На коленях клетчатый плед... Держа в руке бокал красного вина, не торопясь его отпивая... Меня ждала бы мягкая и чистая постель... И в ней красавица жена... За стенкой, в том же доме - в собственном моём доме - спали бы наши дети...
Он замолчал, посмотрев на немого, лицо которого не выражало ничего, кроме немоты... Допив последние капли из кружки, он продолжает:
- Если бы я был богат, у меня... была бы яхта, белая с белыми парусами. Пусть не такая большая, но быстрая и грациозная... Сияющим летним мы отчалим на ней от пристани, я и моя семья, люди будут смотреть нам вслед, показывать на наш парусник маленьким своим детям, махать нам руками, платками... Мы поплывём вдоль берега... Попутный - не очень сильный, но и не слабый, спокойный, но напористый ветер наполнит собой паруса... Тугие округлые белые... - как формы красивой женщины... Покачиваясь на волнах, разрезая водную гладь, яхта скользит и скользит по воде – на всех парусах – за ней остаётся двойной, волнами расходящийся след, одной своей половиной уходя в открытое море, а второй - прибиваясь к берегу... Яхта легко наезжает на воду, вспенивая её слегка, и мягко, ровно преодолевает её сопротивление... - со стороны она, наверно, будет как гигантский лебедь, распушивший перья... Море плещется, разговаривает... По морю рассыпано солнце, тысячами, миллионами бликов... Солнце! о, солнце, творящее чудеса... Крики чаек. Запах, дух морской стихии... Шум ветра в парусах... Нам открываются прекрасные береговые виды: песчаные пляжи, бухточки, великолепные скалы... Я буду стоять у штурвала, жена будет стоять рядом, прильнув к моему плечу, полная благодарности... благодарности и любви... Дети играют рядом в какие-то свои игры, а как завидят на берегу что-нибудь любопытное, вырывают друг у дружки чёрный морской бинокль, такой большой в их детских руках... Я буду то и дело поглядывать наверх, смотреть как ветер надувает парус, посреди голубого неба с редкими облаками.. Мне кажется, что мы, подобно этим облакам, плывём по небу...
Запрокинув голову, нищий мечтательно смотрит ввысь. Потом переводит взгляд на немого, как будто ища у него поддержки. Немой улыбается, глядя в огонь. Трудно разгадать его улыбку: та же ли в ней мечтательность или, может быть, наоборот, насмешка или даже снисходительное презрение к своему соночлежнику, допустившему слабость мечтать о том, что он сам знает, что несбыточно - “мечтал бы лучше, чем завтра пообедать...” - или, может быть, он улыбается оттого, что ему просто, всего лишь просто; легко и спокойно.
- Мы будем плыть и плыть, до самого заката... На закате солнце выглядит особенно живым, потому что на него можно смотреть, оно большое и доброе... Когда оно уже касается воды, кажется, что до него совсем недалеко, и так и хочется к нему доплыть... А море, отражающее закат !.. как истекает желтизной желток, порезанный в яичнице, так солнце будто разливается по морю... и течёт прямо к тебе... и оранжево-желтый свет играет, подрагивает на воде, преображая воду, как вольный живописец... и море словно стало мягче и теплее... и такое впечатление, будто весь мир затаился, завороженный закатом... Да что я говорю?.. Разве расскажешь о морском закате...
Нищий замолчал на несколько мгновений. Потом он снова говорит о том, какой он, морской закат... И говорит о том, как он и вся его семья будут закатом любоваться: он, стоя у штурвала, жена с ним рядом, взяв его под руку, а дети – у края палубы... О том, как это здорово, когда под ногами палуба, а перед глазами – закат... И о том, как его жена, ничего не говоря, спуститься в каюту и - какой приятный сюрприз ! - вынесет на подносе фруктов и два больших бокала вина... И как сквозь бокал он будет смотреть на закатное солнце... И впереди до ночи у них еще есть вечер...
Нет, в том, как он говорит, нету ни капли горечи, нету даже грусти, ни жалости, ни сожаленья, никаких минорных оттенков – только светлое и уверенное мечтанье, будто всё, что он говорит, когда-нибудь может осуществиться: может, должно и осуществится. ...Вот только говорит он всё более мечтательно, монотонно, словно его рассказ на него самого нагоняет сон. Немой слушает, не глядя на рассказчика и с той же бессознательной улыбкой.
- ...Потом мы пристанем к берегу в живописной и дикой бухточке и на большом костре приготовим роскошный ужин... Солнце тем временем зайдёт, но огонь будет прекрасно освещать поляну... Поев, мы будем петь песни, а потом, напевшись, разговаривать, рассказывать друг другу разные истории... Мы будем рассказывать детям: про то, как мы с мамой встретились, как полюбили друг друга.. Живой костровый свет будет освещать личики наших детей, еще не сонные, но посерьезневшие.. чистые наивные мордашки... Мы с женой будем пить вино, а дети яблочный сок... Потом мы будем просто молчать... И думать – каждый о своём, а, может быть, и о чём-то общем... – Немного отодвинувшись назад, нищий спиной прислонился к дереву, поёрзал, подкладывая что-то под зад, и, мельком взглянув на немого, продолжил, – ...Мы будем думать о чём-то... задумывать... хотеть чего-то... мечтать...
Он замолчал. Слышно его дыхание, так дышат, засыпая: размеренное тихое свободное. Он улыбается - немой всмотрелся в эту улыбку: она не блаженна, в ней нет сумасшедшинки - обычная улыбка человека, засыпающего с приятной мыслью. Подсунув под затылок какую-то тряпицу, он откинул голову и закрыл глаза... Его дыхание стало тише, он почти заснул. В полусне он повторяет уже сказанные слова, еле слышимо, невнятно и несвязно: если бы... дом... дети... богат... камин... корабль – он сказал “корабль”, а не “яхта” – личики... море... вино... закат... дикая бухта... жена... мечтать... Он говорит всё менее разборчиво, слова теряются в бессвязных звуках, и постепенно от его слов остаётся одна улыбка... тающая... Вот и стёрлась, как уголёк потух - нищий уснул полностью.
Немой перевёл с него взгляд наверх. Также летают летучие мыши, шурша по воздуху руками-крыльями. Верхушки деревьев тихо шумят, обдуваемые ветерком. Из-за деревьев поднимается растолстевший лунный серп. “Луна освещает ночь”, - подумал немой. Он снова всмотрелся в спящего. Костёр горит вяло, и плохо видно. Немой аккуратно, чтобы не разбудить, подложил побольше хвороста. Костёр оживился, вырос, ярче высветив из темноты окружающие предметы. Немой теперь может лучше рассмотреть другого. Без единого звука он пересел - так, чтоб удобнее было рассматривать. Он смотрит на лицо.
Седеющая борода неаккуратно подстрижена, очень твердый на вид нос, из ноздрей торчат щетки-пучки волосков, - вообще лицо как бы твердеющее, кожа кажется очень жесткой. Наверно, когда-то чувственные, выцветшие, усохшие губы... “В глазах и в губах душа человека”, - подумал немой. Кривые линии, изгибины морщин, вмятины там, где должны быть щёки; глазницы глубоко запали под изборожденным лбом; лысина ото лба с несколькими на ней упрямыми волосинами, а волосы, плешью не тронутые, - спутавшиеся, длинные, чуть ль не до плеч, вьющиеся слегка и с проседью, как в бороде; уши большие, но прижатые, не торчат, почти лишенные каких-либо изгибов и загибов, внутри и на растут волосы, мочки очень узкие, одна разорвана, как если бы из неё, давно когда-то, с мясом выдернули серьгу; тощая длинная шея - выпертый “костяк”-кадык, тонкая кожа, жилы... Ещё не стариком выглядит этот человек... Ещё не, но уже не – как раз на перепутье, как раз на горбатом мосту, соединяющем зрелость со старостью, силу с ослаблением, мечты, надежды, намерения, цели.. - с воспоминанием – взберешься на этот мост, и под гору... Этот ещё взбирается. Никакой дряблости в лице.
Узкая, но не впалая грудь. Что впалое, так это живот. Впечатление, что даже рёбра выпирают через лохмотья. Ну, пальто, пожалуй, даже картинно нищенское. Нищих в таких изображают. Как и подобает, всё в заплатах. Чтоб так отвратительно заплатать, нужно было постараться. Наверняка, спёр у какой-нибудь театральной труппы. Одна пола пальто откинута. Ремень... Ремень подчеркивает худобу. Прям не нищий, а аскет какой-то, всю жизнь постящийся. А ремешок-то ничего - наверное, на нём это самое дорогое. Где он его взял?.. Хоть и узкий, но, похоже, настоящий, кожаный, пряжка тускло поблескивает, на коже ещё какой-то узор... Немой рассматривает ремень, вдруг его взгляд спотыкается...
Немой сглотнул слюну... Нет - так нельзя, человек уснул, доверился - даже у них, у нищих, должен быть какой-то внутренний запрет. А рука уже сама тянется к ножу... Уже сжимает нож... Ладно. Немой сглотнул слюну... Надо немного успокоиться, чтобы сделать всё быстро и гладко. Надо подождать... Немой осматривается вокруг, не потому что, а просто – просто, пока настраивается... Зыбкий, бесплотный мирок ночлега – как отражение в воде под ветром. Всё подвластно свету от огня и темноте, их то ли борьбе всерьёз, то ли игре... Красок нет, объёмов нет. Дневные формы утратили силу. Всё потеряло предметность - вещественность, вес, основу... Своих движений нет. Всё в движении кострового света... Трава... кустарник... стволы деревьев... Будто теперь на месте всех вещей - их души... Вокругкостровый ночной мирок. Мягкое мерцание, тишина... Каждый раз приходит в голову одна и та же банальная мысль, что ночью всё по-другому. Немой снова посмотрел на спящего... Руки - да, и в руках душа человека. Необгрызанные ногти. Костяшки. Вены. Длинные сухие пальцы. Наверно, страшно цепкие, хваткие как у той обезьяны. Люди с таким телосложением обычно высокого роста. А это тело, пожалуй, лишь чуть длиннее среднего. Только руки длинные. Ноги, вроде, недлинные, зато ступни, как у великана... или туфли просто большие - тряпочные старые, изношенные донельзя, как он ещё в таких ходит - немой взглянул на свою обувь: тоже уже ненадолго.. Шея тоже длинная, вон какая...
Горло... Вот чего бы он никогда не сделал... Не решился бы ?.. Немой задумался. Чёрт его знает. Если б точно потом никто не узнал... Чтоб совершенно точно... Так ведь и так никто не узнает... Впереди еще вся ночь – скрывайся, куда хочешь. Да и кто станет искать убийцу нищего?.. Наоборот, спасибо скажут. Немой снова посмотрел на горло спящего. Какой там к чёрту внутренний запрет !.. Раз и всё, и ещё ремень твой... Раз-с... Нет, он бы этого никогда не сделал. Чёрт его знает, почему... Просто жалко человека?.. Немой осклабился от этой мысли. Так почему ?.. Может, и вправду просто не решился бы... Чёрт его знает. Плевать... Но он бы этого никогда сделал.
Немой присматривается, прикидывает ещё раз... От ремня, привязаны к ремню, в грубо пришитый к брюкам карман уходят два шнурка. Карман слегка оттянут. Там кошелёчек – немой это сразу почуял. Пусть всего лишь с медяками – много ли надо нищему... Но он пока не решается: крепко ли спит спящий ?.. Немой пытливо, не отрываясь, смотрит в его лицо... Рука нервозно теребит траву... Спокойное какое лицо. Дыхание. Что ему сейчас снится ?.. Или ничего ?.. Почему-то притихли летучие мыши. И ветер... На щеку спящего вполз какой-то большой усатый жук, остановился и заполз ему в волосы. А лицо не дрогнуло.
Немой пододвинулся ближе к спящему... Пододвинулся ещё... Дальше опасно - мало ли, почует. Сел так, чтоб не потерять равновесие... Так... Тянется к шнуркам.. взял шнурки у входа в карман. Так... Запускает под шнурки нож, между рукой и ремнём... Так... Мгновенно, как змея в броске, рука спящего взметнулась и схватила, сжала сильно до боли запястье руки с ножом. Спящий открыл глаза и, устремив их в глаза немому, говорит:
– Мне только что приснилось: если бы я был богатым, я мечтал бы о трёх вещах... Не догадаешься... – он улыбнулся, – О деньгах, о деньгах, и о том, чтобы однажды проснуться нищим...
И, сказав это, он некрасиво, зло, непонятно как, рассмеялся... Как будто и был тем проснувшимся...
(с) Юрий Табатин, октябрь 99