Воскресное утро началось с непонятной суматохи, которая впоследствии отравила весь день. Я еще спал, когда мама присела рядом на край софы и стала трясти меня за плечо - настойчиво, как делала это в будни, беспокоясь, не проспать бы мне гимназию. Но про воскресенье я помнил даже во сне, и во сне же успел ощутить странное несоответствие. По выходным я обычно спал, сколько влезет, а проснувшись, еще не меньше получаса валялся и смотрел - или визор, или в окно.
Я недовольно заскулил и перевернулся на правый бок, но мама сдернула одеяло. Это было чем-то небывалым; я, конечно, подтянул к подбородку колени, однако пробудился сразу, полностью, и лихорадочно гадал, что же произошло. Ясно, что ничего хорошего, но плохого - насколько?
Оказалось, что дело действительно скверно. Пришло сообщение, что заболел дядя Виталик. Тут же последовал вызов в клинику: вызывали меня и папу, потому что дядя Виталик - папин двоюродный брат. Маму не пригласили, потому что она не состояла с дядей в родстве и, следовательно, не могла заразиться. Но она, разумеется, сильно волновалась и собиралась ехать вместе с нами.
Я очень любил дядю Виталика. Известие о его болезни нанесло мне двойной удар: во-первых, придется проходить внеплановое обследование, а во-вторых, именно сегодня дядя Виталик подумывал нас навестить, потом забрать меня с собой и повести куда-нибудь развлечься. Он был старше папы, родился еще при президенте Ельцине, и постоянно веселил племянника разными штуками. Только он один мог ни с того, ни с сего склониться к моему уху и, стреляя по сторонам озорными глазками, нашептать, скажем, неприличный стишок. За такой стишок, расскажи я его в гимназии, меня мигом бы отправили на медкомиссию. Вообще, дядя Виталик был горазд на всякие выдумки и выходки, граничившие с Нарушением Баланса, а порою и впрямь, как я подозревал, нарушавшие последний, но ему непостижимым образом всегда удавалось ускользнуть из-под мендель-контроля. Однажды, между прочим, он здорово меня напугал: выпил меда больше, чем следует, и принялся поносить на чем свет стоит великого Менделя, говоря, что если бы дурак Лысенко одержал верх во время оно, то сейчас, вероятно, нам жилось бы намного спокойнее. Дядя держал меня за руку и, почувствовав, как та вспотела, умолк и приложил к своим полным губам палец. Мог бы и не прикладывать, я не дурак. И не придумаешь, кому такое повторить. С папой они постоянно спорили и ругались; я видел, что папа весьма неохотно отпускает меня на прогулки с дядей. Тогда, после дядиной пьяной реплики, я начал догадываться, почему.
...Папа был уже полностью одет и выглядел таким мрачным, каким я прежде его не видел. У него даже почернело лицо. Мама потащила меня к столу, но папа - тоже редкостное дело - оглушительно гаркнул на нее:
- Обойдется без завтрака! Не умрет! Ты что - вконец сдурела? Нашла, с кем волынить, шутки шутить.
А мама лишь ответила ему:
- Не кричи.
И все, больше ничего не сказала, послушно повела меня в прихожую, распахнула шкаф, достала уличную одежду.

Из гостиной выскочил Клон-4, залился восторженным лаем. Дядя Виталик рассказывал, что, когда умер Клон-3, вся семья была уверена, что линия прервется. Клоны очень дорогие, а денег в то время оказалось в обрез. Однако наскребли, назанимали - Клон давным-давно сделался полноправным членом семьи. Я только четвертого и знаю, третьего не стало за два года до моего рождения. А Прототип и Клон-1 назывались, как я узнал, иначе, у них было настоящее имя "Трезор" - незатейливое и весьма распространенное. Клон-2 уже именовался Клоном: так почему-то показалось забавнее. В то время - не могу понять, почему - многих забавляло клонирование как таковое. Даже дразнились, как вспоминал тот же дядя Виталик: "Эй, ты, Клон, шуруй сюда". Теперь это выглядит странно и в чем-то непристойно. А с некоторых пор папины финансовые дела пошли в гору, и можно уже не сомневаться насчет Клона-5, когда не станет четвертого. Я молчу и никому не признаюсь, что никакого пятого не хочу, мне лишь четвертый нужен - пусть он живет всегда.
Папа, нервничая, цыкнул на Клона и тот удивленно отскочил от меня. Да, папа вел себя странно - я вдруг испугался: вдруг я и впрямь заразился от дядя? Да так, что сделался опасным даже для Клона? И подумал, до чего же мама у нас храбрая, ничего не боится и, как ни в чем не бывало, одевается и едет с нами.
Выйдя на лестницу, я спросил, не забыли ли они выключить приборы - визор и комп. Это у нас такая традиция, ритуал: я, всякий раз выходя с ними куда-нибудь, с серьезным видом напоминаю о приборах, а родители, притворно виноватые, мчатся обратно и проверяют. А потом восхищаются, какой я большой и предусмотрительный, самый настоящий хозяин.
- Все я выключил, - бросил папа на бегу, слетая по ступенькам.
Он выскочил на улицу, замахал руками, ловя такси. Он был согласен на любой автомобиль.
Я кутался в шарф: сентябрь стоял очень холодный.

Папиному зову внял "Царевич Алексей", шестая модель - маленький мобиль из непрестижных, мы еле в нем разместились. Папа процедил сквозь зубы адрес, и водитель резко взял с места. Перед этим он выключил эстрадную музыку, и стало очень тихо. Мы с мамой сидели на заднем сидении; мама поправила мне берет и шепнула, что после тестирования мы обязательно куда-нибудь сходим. В "Макдональдс", например, или в Манеж на планетарную выставку. А то и просто в парк с аттракционами. Я отважился на вопрос и задал его на всякий случай тихо - ну, как папа рассердится. Я спросил:
- Что, у дяди Виталика мутация?
- Наверно, да, - таким же шепотом ответила мне мама.
- И у меня может быть мутация?
- Она у всех может быть. Ты же не боишься, правда? Главное - вовремя ее заметить и вылечить больной ген. Это же не больно. Ты уже забыл, как тебе маленькому делали правку? Тебе и двух лет не было, а совсем не плакал. Потому что правку нельзя почувствовать, вот ты ничего и не заметил.
- А если бы правки не было?
- Боже упаси, - мама сдвинула брови. - Ты рос бы неправильно, часто болел и мог бы даже нарочно нарушить Баланс! Представляешь, что за это бывает?
- А что бывает?
- За это...- мама замолчала. И папа, не без труда развернувшись на сидении, приказал прекратить болтовню. Неожиданно я понял, что он страшно, безумно боится - не только тестирования, но всего вокруг: машины, водителя, мамы, Клона, меня.
Я, конечно, больше ни о чем не спрашивал. Я и без них знал, что за Нарушение Баланса полагается что-то ужасное. А если нарушить нарочно... В гимназии со мною вместе учился один мальчик, который однажды взял и плюнул из трубочки в соседку по парте. Иглой. Он прочитал "Знак четырех" Конан Дойля, и вообразил себя кровожадным карликом-дикарем. Девочку звали Верой, игла впилась ей в шею, потекла кровь. За это стрелявшего направили на срочное тестирование, а когда увидели результаты, сделали правку. И он вернулся: все в нем было, как всегда, но только... с ним больше никто не разговаривал, потому что говоришь-говоришь, а потом смотришь и видишь: он не слышит, он где-то в другом месте. Сам же он в дальнейшем никогда не заводил разговора первым, и я ни разу не видел, чтобы он хоть как-то играл или развлекался. В общие игры его не приглашали, но и в одиночестве он с тех пор либо сидел сиднем, либо слонялся без дела по коридору гимназии. Я почти не сомневаюсь, что с Конан Дойлем он тоже распрощался.
Папа с силой врезал себе правым кулаком по растопыренной левой ладони. Неизвестно, что было в нем сильнее - страх или ярость. Я понимал, что он отчаянно сердит на дядю Виталика. Припомнил обрывки их споров, перепалок. Дядя Виталик, с неизменной банкой меда в руке, орал на папу - приглушенно, и выходило нечто вроде змеиного присвиста: "Тебя ж не чинили, скотина!.. Или все-таки залезли? Задели какой-нибудь локус? Как ты можешь это терпеть!.. " Папа шипел в ответ, чтоб дядя заткнулся, если не хочет... дальше я не мог разобрать. А тот, выходя из себя, возражал, что скоро, дескать, "не останется никого, а понаделают новых, каких нужно..." Я не знаю, кого и что он имел в виду. Кстати сказать, дядя терпеть не мог Клона. Ни первого, ни следующих. Он помнил Трезора и утверждал, что Трезор был Трезор, а прочих он знать не желает и видеть не хочет. А однажды даже наподдал Клону так, что тот летел через всю комнату, я ему этого никогда не забуду и не прощу.

"Царевич Алексей" замедлил ход и остановился возле клиники - прямо напротив памятника Медведю, обязательной для городских пейзажей достопримечательностью. Папа вогнал магнитку в прорезь на приборной панели и предложил водителю снять со счета столько, сколько ему нужно. Шофер застенчиво улыбнулся, дважды тюкнул по клавише, светившейся зеленым светом. Папа выдернул карту, вывалился из машины и сразу направился ко входу. Он даже не подал маме руки, чего с ним никогда не случалось. И мама ничего на это не сказала.
Мы тоже вышли и поспешили следом. Папа уже скрылся внутри; когда мы его нагнали, лицо у него было покрыто влажными пятнами. Он стоял возле будки охранника, а тот в это время настраивал комп, намереваясь отыскать в нем все, что касалось папы и меня. Найдя, он тоже потребовал у папы какую-то магнитку, уже другую, и папа вывалил из бумажника целую кучу карточек, не соображая, какая из них нужная. Охранник помог ему, выдернул сам, которую хотел, вложил в щель и снова уставился на экран. Удовлетворившись, кивнул, выдал два пропуска: маму не пустили, ей велели ждать, коль скоро ей так хочется, здесь, внизу.
Папа взял меня за руку. Его ладонь была мягкая, подрагивающая, что совершенно не вязалось с его свирепым, казалось бы, настроением. Мы вошли в лифт, который доставил нас на четырнадцатый этаж. Лифт был сверхскоростной, поездка заняла секунду, и у меня что-то скакнуло из горла в низ живота и обратно. Двери, звякнув, разошлись, и мы ступили на белоснежный пластиковый пол. Вокруг не было ни души, где-то в отдалении негромко гудело невидимое устройство. Быстрыми шагами папа пошел по коридору, я отставал, и он тянул меня, тогда как обычно подстраивался под мою поступь и шел не спеша, рассказывая разные истории и сказки, которые выдумывал на ходу. Я представил, что он скажет, попроси я у него сказку сейчас. Мы дошли до двери с табличкой, на которой значился номер и был нарисован красный круг с притупленной стрелой у верхнего полюса. Папа позвонил, нам отворила женщина в зеленом халате. Она проверила пропуск и сказала, что нам следует подойти к седьмому столу. В большом помещении, похожем на гимназическую аудиторию для лекций, стояли столы, их было много, порядка тридцати. За седьмым щелкал клавиатурой лысоватый доктор в очках. Приблизившись к столу, папа поздоровался и назвал сперва себя, а после - меня.
- Ах, вот вы кто будете, - доктор внимательно рассмотрел каждого из нас по очереди. - Мальчик пусть посидит вон там, - он указал в дальний угол, где виднелась голая жесткая кушетка. - А вы присаживайтесь, мне нужно кое о чем с вами побеседовать.

Я отправился, куда мне было велено, сел, свесив ноги, на кушетку и стал наблюдать, как доктор беседует с папой кое о чем. Мне, конечно, не были слышны их слова. Большей частью говорил доктор; папа в основном либо энергично кивал, либо еще энергичнее крутил головой. Они провели за разговором примерно десять-пятнадцать минут, после чего доктор позвал зеленую женщину. Папа ослабил узел галстука и по его движениям я понял, что он просит разрешения снять пиджак, потому что доктор пожал плечами, развел руками - мол, ради Бога - и папа стал снимать пиджак. Он повесил его на спинку стула, но неудачно, пиджак упал, и папе пришлось перевешивать. Женщина ждала, едва заметно притоптывая ногой, обутой в гладкую больничную туфельку без каблука. Она увела папу за дверь, в другую комнату, а доктор повернулся ко мне и поманил издалека пальцем. Я сполз с кушетки, подошел, уселся на стул, ощущая за спиной присутствие частички папы в виде пиджака. Доктор - он сидел в вертящемся кресле - откинулся и заинтересованно вскинул брови.
- Как твои дела? - осведомился он дружелюбно.
- Ничего, - ответил я и опустил глаза.
- Нет, дружок, ты давай уж, смотри на меня, - сделал мне замечание доктор. - Расскажи, как ты себя чувствуешь.
- Хорошо, - во рту у меня стало сухо. - Только есть хочу. Я не завтракал.
- Ну, невелика беда, - доктор подался вперед, сложил кисти в замок. - Здесь тебя долго не продержат, успеешь покушать.
Он помолчал.
- Учишься хорошо? - спросил он, изучая живой замок. Мне показалось, что он спрашивает просто так и мои отметки его не волнуют.
- Да больше на четверки, - сказал я немного виноватым тоном.
- А меньше? - доктор расплылся в улыбке. - Ладно, не буду тебя терзать. Лучше скажи мне вот что: твой дядя Виталик... что ты видел у него в лаборатории?
- В лаборатории? - я искренне удивился. - Разве у него есть лаборатория?
- Есть. Ты хочешь сказать, что ни разу в ней не был?
- Нет, дядя мне не показывал.
- Ну, хорошо. А чем он вообще занимается, твой дядя?
- Не знаю... По-моему, химией.
- Химией?
- Да, мне так кажется. Он ведь про работу не рассказывает, мне еще непонятно.
Вдруг я осмелел и спросил:
- Скажите, он заболел мутацией?
Доктор криво усмехнулся.
- Да, к сожалению. А тебе известно, какие бывают мутации?
Я рассказал ему про мальчика, который плюнул из трубки иглой.
- Верно, это мутация, - согласился доктор. - Небольшая. С твоим дядей все обстоит серьезнее.
Я чуть не спросил у него, не нарушил ли дядя Баланс, но в это время из-за двери вышел папа. По лицу его струился пот, но выглядел он более уверенно. Судя по всему, с ним все оказалось в порядке, однако оставался я, он это помнил и всю свою тревогу перенес на мои показатели.
Доктор принял из его рук распечатку, просмотрел и одобрительно молвил:
- Вам сопутствует удача, беда вас не коснулась. Нестабильный семейный ген - вот он, глядите, - он ткнул пальцем в какую-то строчку, - остался нетронутым. Теперь мы его зафиксировали, и отклонение, поразившее вашего брата, вам не грозит.
Женщина взяла меня за плечо, и я вздрогнул.
- Давайте скоренько, - доктор мотнул головой в сторону комнаты, где побывал папа. - Акцент на той же зоне. В случае нестабильности - синтез второго порядка, он еще мал.
Папа слегка подшлепнул меня, давая понять, что все обойдется.

Я вошел в комнату, где стоял аппарат, который я видел не раз, только этот был больше и, наверно, мощнее. Женщина велела мне лечь на кушетку - эта была застелена белой простыней - и вложить правую руку в кодоприемник. Я покорно сунул кисть в овальное отверстие: там находился считыватель генетического штрих-кода, который наносится каждому еще во младенчестве и представляет собой полную, в сжатом виде записанную информацию о генной структуре.
- Лежи спокойно, - сказала женщина.
Аппарат начал гудеть; почти одновременно из него поползла лента, испещренная цифрами и непонятными буквами. Я лежал и думал о дяде Виталике. О лаборатории я и вправду не знал ничего, но дело, думаю, было не в ней одной. Спроси меня доктор о наших с ним беседах, о дядиных шутках, о кухонных спорах, мне пришлось бы туго. Скорее всего, я промолчал бы, но что бы тогда означало мое молчание? Особенно, если доктору про все помянутое хорошо известно и он лишь проверяет, к чему я больше склоняюсь - к защите дяди или к его порицанию? Если я его защищаю, то мутация, свалившая дядю, погубит и меня, и в этом случае...
- Можешь встать, - женщина оторвала бумажную ленту.
- А у меня есть мутация? - спросил я дрожащим голосом.
- Нету, нету, - грубовато успокоила меня женщина. - И уж теперь не будет никогда.
Мы вернулись к седьмому столу, доктор просмотрел результаты и сделал нолик из указательного и большого пальцев. Тряхнув ноликом в знак победы совершенства, он торжественно объявил:
- Поздравляю вас и всю вашу семью, кроме...- тут он скорбно вздохнул. - Вы родились под счастливой звездой, молодой человек. Еще немного - и было бы поздно. Но теперь и ваш участок нестабильности приведен в соответствие с нормативными показателями.
Доктор метнулся к компьютеру и внес в его память обновленные данные. Потом подписал пропуск сначала папе, потом мне, пожал нам руки.

Папа был снова в пиджаке, галстук аккуратно завязан.
- Мы можем идти? - спросил он голосом, в котором звучали благодарность и облегчение.
- Безусловно. Но задержитесь на минутку, - доктор полез в ящик стола. - Куда, если не секрет, вы собираетесь отправиться? Молодому человеку необходим отдых. Он перенервничал и должен развлечься.
- Обязательно! - папа вскинул руки. - Куда мы отправимся? Да куда он пожелает. Планетарная выставка, мороженое, цирк...
Доктор просиял.
- Отлично! В таком случае ставлю вас в известность, что клиника делает вам подарок. Мы дарим вам два билета в Державный Зверинец. Это дорогое удовольствие, но мальчик его заслужил.
Мне почудилось, что папа сейчас согнется в поклоне. Доктор вручил ему две именные пластиковые карточки.
- А маме? - не выдержал я.
Ужаснувшись, папа дернул меня за рукав. Но доктор не рассердился.
- Сегодня - день чудес и волшебства, - навестив ящик вторично, он передал нам третью карточку. - Клиника понимает, что без мамы никак невозможно.
Папа толкнул меня ногой.
- "Спасибо", - прошипел он укоризненно.
- Спасибо, - повторил я машинально. Я никогда не был в Державном Зверинце, это был поистине королевский подарок.
- На здоровье, - отозвался доктор. - Желаю приятного выходного. Ступайте, мальчику еще нужно перекусить. Уже и обед не за горами.
Он помахал нам на прощание, и мы поспешили к выходу. Не помню, как мы шли обратно, помню только мамины зрачки, когда она встретила нас в вестибюле. Папа заверил ее, что все обошлось наилучшим образом, но она долго не могла успокоиться и всю дорогу заглядывала в глаза попеременно то папе, то мне, пытаясь что-то в них разглядеть.
Мы завернули в "Макдональдс", купили Биг-Маки, колу для меня, и дорогущий мед для папы с мамой. Мама все смотрела. Судя по всему, она не видела ничего нового, ничего такого, чего не было бы с утра, до клиники, и мало-помалу пришла в себя, стала прежней мамой, как положено.
Наевшись, мы стали решать, как побыстрее добраться до Зверинца. Я настаивал на воздушном путепроводе, мама предпочитала подземку. Но папа ласково улыбнулся и широким жестом вынул из бумажника магнитку, давая нам понять, что нынче позволено все, и мы опять поедем на машине, и не на первой попавшейся, а в скоростном такси. Мама всплеснула руками, но папа радостно осклабился и заказал себе и ей еще один мед.
Таксист почтительно распахнул перед нами дверцы, мы расселись по-царски. Включился визор, вздохнул кондиционер. Нам предложили напитки, но все были сыты, и машина мягко тронулась. Я даже пожалел, что такси было скоростным, мы очень скоро очутились у ворот Державного Зверинца. Людей было очень много, повсюду гримасничали размалеванные, поддутые воздухом клоуны, вращались карусели, гремела музыка. Воздушные шары самой невероятной формы то и дело отрывались от шестов и уплывали в небо, к разноцветным дирижаблям и стратостатам.
Мне купили мороженое с орехами.
Билетерша изучила наши карточки, проверила их через комп и разрешила миновать турникет.
Мы двинулись по дорожке, усыпанной мельчайшим гравием. Я вовсю глазел по сторонам, ища настоящих слонов и жирафов. Они были тут как тут - размахивали хоботами, тянули шеи к пальмовым листьям, благосклонно взирали на зрителей, оставаясь равнодушными к надоевшим подачкам в виде леденцов, шоколадных конфет, чипсов и поп-корна.

- Что там слоны! - усмехнулся папа. - Мы непременно сходим в павильон генетических диковин.
- Довольно на сегодня генетики, - поморщилась мама. - Какой интерес на уродов глядеть?
- Много ты понимаешь, - не сдавался папа. - Ты попробуй, изготовь хотя бы одного! Таких, как там, не встретишь ни в каком визоре. И никаким фантастам ничего подобного не снилось. Пойдешь? - обратился он ко мне, делая страшное лицо.
Бессмысленный вопрос. Естественно, пойду! Те немногие в гимназии, кому посчастливилось там побывать, рассказывали про генетический павильон сказочные небылицы. Например, про дрессированное существо-желудок. Или про танцующие руки-ноги. Или про человекообразного краба, который предсказывает судьбу - да мало ли, о чем еще. Мне сразу расхотелось созерцать заурядных обезьян и бегемотов, мне позарез понадобилось немедленно пойти именно туда, в цветастый шатер, похожий на шапито, чья крыша виднелась за далекими липами.
Я начал канючить, тянуть родителей за руки. Мама снисходительно улыбнулась, пожала плечами и сдалась. Мы направились к шатру, папа вышагивал впереди, разгоряченный медом.
Впрочем, у мамы еще оставались сомнения. Она прибавила шагу и дотронулась до папиного плеча.
- Послушай, - сказала она неуверенно. - Помнишь тот разговор?.. Что там... - мама беспомощно замолчала, поскольку в ее словах заключался некий секрет не для моих ушей.
- Глупости, - беспечно отозвался папа. - Болезненный бред!
И продолжал идти. Мы проходили мимо попугаев ара, сонных верблюдов, укрытых попонами осликов, ледовых дворцов для белых медведей и моржей, мимо серпентария, мимо обезьянника, мимо безмозглых носорогов и племенных скакунов.
Возле генетического павильона нас встретил экскурсовод.
- Добрый день, - привычно начал он. - Добро пожаловать! Завидую - вы получите истинное удовольствие. Как вам известно, экземпляры, выставленные на обозрение, постоянно обновляются. Многие из них живут недолго, и потому...
Папа остановил его жестом.
- Спасибо, но нам не нужен сопровождающий, - заявил он чуть смущенно. - Мы сами.
Я понял, что папа сильно потратился и у него нет желания оплачивать экскурсию.
Гид покорно отошел.

Мы переступили порог, и я все беспокоился: коль скоро экземпляры обновляются, я рискую не увидеть ни желудок, ни краба. Досадно! Я очень на них рассчитывал. Ну, ничего, утешал я себя заранее, зато мне повезет увидеть такое, чего в гимназии не видел и не увидит никто, кроме меня.
В павильоне царил полумрак, но клетки, защищенные непробиваемым оргстеклом, были с подсветкой. Создавалось впечатление, что ты угодил не то в аквариум, не то на другую планету. Я переходил от монстра к монстру, разинув рот. В одной из клеток помещалась женщина-змея - самая настоящая: женская голова, длинное мокрое жало, зачаточные руки и грудь, трехметровый ствол полосатого туловища, гремучий хвост. В другой я видел странное существо, похожее сразу и на поросенка, и на морского конька, которое показывало акробатические этюды. В третьей на трехколесном велосипеде разъезжал двуглавый монстр, покрытый чешуйчатым панцирем и одетый, словно маленький мальчик - матроска, короткие штаны, розовые гольфы, дырчатые сандалии.
- Какая мерзость, - поежилась мама.
Папа хохотнул:
- Женщины все трусихи.
И подтолкнул меня к следующей клетке, где лежал в опилках длинный пласт голого, с лиловым отливом мяса. Больше там не было ничего необычного, если не считать включенного зачем-то визора.
Возле пятой клетки я замер.
В ней сидел сероватый, складчатый бурдюк, уронивший руки-плети и оттопыривший слюнявую нижнюю губу. Короткие мясистые ножки были раскинуты в стороны, на пустые от беспросветной тупости глаза падала седая челка. Рядом стоял тазик со свеклой и капустой. Левое, ко мне обращенное, плечо украшала татуировка: восходящее солнце, ниже - надпись: "север", еще ниже - дата: число, месяц, год рождения.
Клетка была окольцована стальным поручнем.
- Дядя Виталик! - завизжал я истошным голосом, вцепившись в поручень. - Дядя Виталик, что с тобой?
Бурдюк сидел неподвижно. На меня он никак не отреагировал. Потом он медленно поднял татуированную руку, потянулся за свеклой, и тут же стал скудной красноватой струйкой мочиться в опилки.
В меня вцепились сзади, стараясь отодрать, но хватка моя была мертвой.
- Дядя Виталик! - орал я на весь павильон. - Это я! Посмотри, это я!
Меня снова дернули - отчаянно, резко, не жалеючи.
Бурдюк с трудом повернул ко мне лицо, посмотрел без выражения. Потом рука с поднесенной ко рту свеклой замерла. Уголки толстых губ едва заметно шевельнулись, правая рука пришла в движение. Меня уже почти оторвали, я держался из последних сил, на концевых фалангах. Бурдюк поднимал руку, и я успел увидеть, как пальцы ее - плохо гнущиеся, заскорузлые - сложились в победный нолик.
Я был под мышкой у папы, он передвигался очень быстро, я бы сказал - бегом. Мой визг сделался нечленораздельным, теперь я просто выл и колотил ногами по воздуху.
- Мальчик перегрелся! - бросил папа на бегу смотрителю, подоспевшему на помощь.
Рядом, тяжело дыша, бежала мама.

- Значит, правда...значит, правда...- бормотала она, как заведенная.
Папа, не снижая скорости, начал говорить - и даже не говорить, а лопотать:
- Правда, не правда, а чего ж ты хотела, как же с ними иначе, когда давно уж никакой милиции и госбезопасности, система наказаний изменилась, он ведь что хотел, свою завел трансгенную мастерскую, меня заманивал, послал его к чертям... он сам нарвался, сам, он вздумал править гены, он восстанавливал отвергнутое, он поносил Баланс... не думай, может быть, его не наказали, возможно, так стало от лечения...не все же лечится... дефект убрали, он изменился... куда ж тогда его, такого... сюда...а может, наказали, и не так еще наказывают, учти... степень генетической урезки... вещь расплывчатая... законодательно прописанная слабо... о чем я, господи... молчи, прошу тебя об одном, ты ничего не видела...
Но мама прерывисто хрипела:
- Значит, правда... значит, правда...
Ближе к выходу она стала говорить другое:- Не только он... мне давно говорили... я слышала... так вот, куда их всех... конечно, тюрьмы ни к чему... урезать в генах больше или меньше... смотря, что натворил... я знала... я так и знала...
- Заткнись, идиотка, парень слушает! - в отчаянии крикнул папа.

А я и вправду слышал, слышал - но не понимал, потом стал понимать. Пока же я лишь впитывал их монологи на уровне бездумного запоминающего механизма, и уже не выл, но всхрюкивал так, как будто еще икал вдобавок, и думал о дяде Виталике, и еще о поросенке-акробате, на которого я, хрюкающий, наверняка все больше и больше делаюсь похожим.

Copyright (С) июль 2000	К ОГЛАВЛЕНИЮ