Рубин Алексей :: Подлинная история Щелкунчика

Текст, который мы приводим здесь, некогда был размещен на сайте Проза.Ru и был предметом ожесточенной полемики. Обнаружив его в архивах более-чем-годовой давности и, наконец, распробовав, мы заглянули на страницу автора и поняли, что опоздали: ее не было. Поиски яндексом также не дали вразумительных результатов.

Мы торжественно обещаем Алексею Рубину, что распорядимся текстом так, как он нас попросит им распорядиться, как только выйдет с нами на связь по адресу 4rubin@mumidol.ru. А Вы пока читайте...

Вода в ванне начала остывать. Похоже, я ненадолго задремал.

Вытянув из кармана халата сигарету, я прищурился и прикурил от газа.

Мы не ссорились и не мирились. Она села в вагон метро и по своему обыкновению достала из сумочки толстую книгу. На секунду подняла взгляд, рассеянно кивнула. Двери закрылись.

Больше звонков не было. Монета стоит на ребре - ни орла, ни решки. Все устаканилось. Факиры разбрелись - женщины распилены, шпаги проглочены, кролики вытащены. Кто сказал, что нужно бороться? Просто подлить горячей воды.

В ванной комнате у меня окно, и по ночам звезды стекают прямо на подоконник. Сейчас за окном шевелится душное бледно-молочное лето. Тихо хлюпает в ржавые понтоны Пряжка. Лес портовых кранов и редкие вскрики чаек.

Я шел по улице. Она шла навстречу. “Девушка, а к вам пристают на улице с идиотскими вопросами?” - спросил я. “Хамите, парниша,” - сказала она механическим голосом. Я достал из кармана хрустальное яйцо. Внутри был крохотный заснеженный домик, дерево и пруд. Если встряхнуть яйцо, начинался медленный снегопад. Трофейное чудо. "Молодец, - сказала она. - Будешь этой штуковиной кадрить девчонок". "Вот и кадрю", - подхватил я. "Вот и получается", - ответила она. Мы стали встречаться. Постепенно я становился все меньше и меньше. Вечерами, забравшись на крышку от сахарницы, я крутил ее колечко, как хулахуп. Это ее развлекало. Когда мы выходили на прогулку, она укладывала меня в ридикюль.

И вот это произошло - она успела первой.

Зазвонил телефон.

После пятнадцатого звонка я, чертыхаясь, выполз из ванной и, оставляя на грязном паркете мокрые следы, поплелся в комнату.

- Да?
- Спите?

Молодой женский голос. Немного простужена. На коммунальной кухне что-то клокотало, слышались звуки рояля и умеренная ругань.

- Уже нет. Кто это?
- Это Маша.
- Какая Маша?
- Разве Антон вам не звонил?
- Он должен был звонить?

Я с трудом соображал, в чем дело. Честно говоря, мы с Антоном на днях перебрали. Я и отошел-то лишь к следующему вечеру. В памяти остались какие-то клочки. Вначале был Ашот, но потом мы его где-то оставили, кажется, с той рыжей, из рыбного отдела. “Завязывай с переживаниями, - бормотал Антон, потрясая пухлой потрепанной записной книжкой, перехваченной резинкой от бигудей. - Я твою проблему понимаю. Точнее, то, что ты считаешь проблемой. В арсенале - на любой вкус. От тебя требуется только сообщить тактико - технические характеристики. Комплекция, возраст, цвет глаз и волос, наличие или отсутствие мозгов... Есть такие, которые дают с первого раза, есть, которые - со второго, с пятого, есть, которые вообще не дают. Есть, которые понимают по-французски. Поехали!” Но ведь это было вначале, когда был Ашот. Потом еще была девушка из парикмахерского училища, крашеная, с большой родинкой на шее и с ужасным именем Лариса, она кусала меня за ухо и шептала: " Расскажи мне сказочку..." Мы с Антоном позорно сбежали, добавили на Лиговке, потом на пару висели на какой-то оградке, нас сильно тошнило (я предупреждал его насчет "Агдама"). Антон пытался подраться, сбил с прохожего очки и шляпу, кричал "везде евреи!", и даже, по-моему, довольно ловко заехал кому-то ногой в живот. Нам все-таки накостыляли, но не слишком сильно (красиво уйти не удалось! - прокомментировал Антон), потом мы ловили тачку, денег, конечно, не было, шли пешком...

Видимо, Антон решил составить мне протекцию.

- Если не звонил, то я теперь даже не знаю, что и думать...
- А ничего не думайте. Антон любит сюрпризы. С него станется.
- Но ведь у вас неприятности? - обратилась она ко мне с достаточно неопределенной интонацией.
- Все зависит от точки зрения. А вообще я не знаю, что он мог вам наплести...
- Что ж, видимо, до свидания...
- До свидания...
- Маленький постскриптум. Завтра в час я буду у “Екатерины”. Платье зеленое.
- Меня будет легко узнать по кадке с фикусом в руках.
- Хорошо.

В трубке послышались гудки.

У моих знакомых амуры как амуры - розовые, пухлые, кудрявые младенцы с крыльями. А мне достался какой-то странный - худой, небритый, в кепке. К тому же вместо лука со стрелами он воспользовался зазубренным кухонным ножом. Этот тип пырнул им меня как-то подло и неожиданно. Дыра плохо затягивается и часто кровоточит. Временами я рассматриваю ее, стоя у зеркала. Наверное , мы требовали друг от друга слишком многого.

* * *

Усталое, словно вывернутое наизнанку небо прогибалось под тяжестью солнца.

Я брел по закипающему Невскому, заглядывая в окна троллейбусов, до отказа нафаршированных ленинградцами и гостями города.

Недалеко от памятника стояла брюнетка в открытом ярко-зеленом платье. Прическа “Б-52”, узкие солнцезащитные очки в белой оправе и туфли на шпильках заставили меня крепко задуматься, прежде чем обнаружить свое присутствие. Но отступать было поздно.

- Извините, вы не подскажете, как пройти в библиотеку?

Девушка сняла очки и слегка сощурилась от плеснувшего в лицо яркого света.

- Что ж, видимо, здравствуйте. Приятно удивлена.
- Взаимно.
- Библиотека прямо за вами. Кстати, я как раз туда и собираюсь. Можете мне составить компанию.
- Я пошутил.
- Тогда это не обязательно.
- Как ваша простуда?
- Спасибо, гораздо лучше.
- Хрипотца придает вам шарм...

Девушка улыбнулась.

- Вчера забрала из ателье этот шедевр, - она провела рукой по бедру. - Скажите что-нибудь.
- Пошевелитесь.

Она совершила полный оборот вокруг оси, отчего платье слегка вздохнуло, будто раскрываемый зонтик.

- Ну как?
- Великолепно. Но легкомысленно. Вы напоминаете очаровательную тлю.

Теперь уже она засмеялась.

- Негодник! Умеете понравиться! После подобного комплимента мы с вами просто обязаны перейти на ты.
- Я не против. Но сперва мне все же хотелось бы узнать, зачем вы сюда меня вытащили?
- Сейчас подойдет Боба. Вы должны присутствовать.
- Завязка интригует. Кто это - Боба?
- Боба это мой муж. Да подождите же!

Она схватила меня за рукав...

Что-то в ее возгласе заставило меня остановиться.

- Всего лишь пять минут...

Мне показалось, что в зрачках ее зародилась молния, но молния какая-то маленькая, неубедительная, и даже, я бы сказал, жалобная.

- Глупости какие... Ладно. Будем надеяться, на этот раз обойдется без мордобоя... И оцените, что я ни о чем не спрашиваю...
- Сразу видно, что вы джентльмен, - она моментально вернулась к своему шутливо-серьезному тону, будто хлопнула дверью. - Пора познакомиться. Мое имя вы уже знаете. А вас Антон представил как-то странно...
- Друзья зовут меня Зина.
- Как-как? - переспросила она. - Зина? Как это понимать?
- Полностью - Зиновий. Наполовину я поляк.

Мария расхохоталась.

- Нет-нет, так не пойдет!

Она закусила дужку очков и подняла глаза в небо.

- Зина... Зяба... Зося... Зезя... Ты будешь - Зезя!

Ее коленка, обтянутая почти незаметным капроновым чулком, постукивала по маленькой черной сумочке...

- А с кем ты живешь?
- Этим летом - один. Судьба, как у барабанщика.
- В таком случае ты просто клад.
- Я клад в любом случае...
- Стоп. Вот он идет... Прими надменный вид...

Из тормознувшей у тротуара "Победы" не торопясь выбрались два парня лет двадцати пяти. То, что это натуральные чуваки, было видно даже отсюда. Один, поправив ладонью прическу, приспустил очки на кончик носа, прикурил и небрежно прислонился тылом к капоту. Второй, высокий и слегка лысоватый, в широком клетчатом пиджаке, застегнутом, как и положено, на одну пуговицу, направился прямиком к нам. В руках у него была папка с бумагами.

- Здорово, мать, - сказал Боба и вопросительно посмотрел на меня. - Я - Боба.
- Зиновий, - ответил я, пожав его протянутую руку.

Боба едва заметно двигал нижней челюстью, приминая чуингам.

- Времени зря не теряешь, - обернулся он к Марии. - Хвалю.
- Учителя хорошие были.
- Такая термоядерная женщина, - сказал Боба в мою сторону преувеличенно завистливым тоном. Мне захотелось, чтобы он поскорее ушел.
- Ладно, мать, к делу. Предлагаю "Ромашку".
- Я никуда не пойду, - отрезала Мария.
- На нет, как известно, и суда нет, - нимало не смутился Боба. - Было бы предложено. От товарища, как я понимаю (он на секунду задержал взгляд на моем лице), поддержки ожидать также не приходится. Покончим с формальностями на месте.

Боба распахнул папку и протянул Марии ручку.

- Где?
- Здесь и ниже... Ага.

Мария подписала все бумаги не читая и, щелкнув колпачком, вернула Бобе авторучку.

- Великолепно!
- Что дальше?
- А дальше, мать, все. Можешь катиться на все четыре стороны. Я наконец разрешил себе побыть сволочью.
- Знаешь, - сказала вдруг Мария железобетонным голосом, которого я никак не мог ожидать от столь хрупкой эфемериды, - ведь ты ходишь под себя. Как калека.

Я подумал: вот как надо ставить точки над i.

Ни один мускул не дрогнул на красивом лице Бобы.

- Время покажет. Я тут курить недавно бросил, так неужели ты думаешь, с тобой не смогу справиться? Аривидерчи, аморе.

Боба уже отошел на несколько шагов, как вдруг дотронулся до лба, будто что-то вспомнив, и вернулся. Подойдя ко мне вплотную, он помолчал, потрогал пуговицу на моем костюме, ободряюще похлопал по плечу, как старого приятеля, покивал, и наконец произнес:

- Предохраняйся.

Боба направился к машине, унося с собой запахи дорогого одеколона и дефицитного чуингама.

Провожая холодным прищуром удаляющуюся "Победу", Мария по слогам отчеканила:

- Говнюк.

Ее губы при этом презрительно изогнулись, отчего я неожиданно для себя ощутил, как по телу прошелестело желание.

- Мне надо выпить, - заявила Мария, глядя в сторону. - Пошли в "Ромашку".

* * *

Разными, разными путями приходим мы к одному и тому же. Ничего нет. Ничего нет, кроме лжи. Одна ложь громоздится на другую и порождает новую ложь, еще более чудовищную. Даже пресловутые полеты во сне на самом деле - препаршивейшее ощущение.

Слишком долго я носил маску клоуна, и она успела прирасти к лицу. Решив снять ее, я совершил ошибку. Я отодрал лицо вместе с маской, и теперь вынужден ходить без лица.

Меня никто не узнает, со мной не здороваются.

* * *

Минуточку внимания! А впрочем, как знаете...

* * *

В голове из стороны в сторону катается чугунный шар. Надо встать и добраться до кухни, чтобы напиться. Обычно я ставлю чайник у кровати, но на этот раз, как видно, не поставил.

Помню, как стоял на лестнице между вторым и третьим этажами и, прислонившись лбом к перилам, оглушительно икал. Наверное, разбудил весь подъезд.

Ага, в соседней, пустой комнате на полу кто-то спит. Стало быть, у меня вчера были гости.

Маша.

Все ясно. Мы не смогли остановиться и куролесили до глубокой ночи. Пропили все мои и ее наличные деньги. Однако то, что все было в рамках, я запомнил отлично. Потому что перед тем, как укладываться спать, я отчетливо повторял сам себе, что все было в рамках. То есть я ни к кому не приставал, ни о чем не плакал и ни на что не жаловался.

Но где же чайник?

Чайник рядом с Машей.

Уже давно рассвело, щебечут птицы. Прохладный ветер шевелит занавеску на открытом настежь окне. Из-под одеяла торчит только нос и черная спутанная прядь. Дрыхнет как пеньку продав.

Сажусь на окно и закуриваю. Спать уже невозможно.

* * *

Кафе было неподалеку, так что долго идти нам не пришлось. Не знаю, как Мария, а я чувствовал себя неловко. Я не могу дать человеку то, чего у меня нет и не было. И не хочу цеплять чужие болячки в довесок к своим собственным. А в том, что так оно и произойдет, я уже почти не сомневался.

От входной двери вниз вели три ступени. Мы заказали кофе, коньяк и пирожные.

Со времени моего последнего посещения "Ромашки" здесь кое-что изменилось. На стойке возвышался один из этих новомодных прибалтийских агрегатов для приготовления кофе, в окошках появились витражи, отчего атмосфера стала намного уютней, примитивные люстры были заменены ажурными настенными светильниками.

Коньяк Мария сразу вылила в кофе.

- Вчера самолет сел прямо на Неву, возле Охтинского моста, - поделилась она новостью. - Не слыхал?
- Я редко выхожу из комнаты, - сказал я. - Не заливаешь?
- Не заливаю.
- Ну ладно.
- Такая авария. Ужас. Но все целы.
- Это хорошо, что целы. Можно съездить, взглянуть...
- Убрали уже...
- А...

Беседа не клеилась. Слова повисали в дымном вязком воздухе, словно вареные сардельки.

Некоторое время мы молча курили. Затем спиртное начало оказывать свое благотворное влияние.

- Зезя, - заявила Мария, - ты похож на Габена. Ты когда-нибудь улыбаешься?
- Да, однажды был случай, припоминаю. Как-нибудь обязательно расскажу.
- На четверку с плюсом, - состроила она рожицу.
- Спасибо и на этом.
- А скажи, ты бы мог, к примеру, заехать вон тому неандертальцу в рыло?

Неподалеку сидел и в гордом одиночестве напивался звероподобный детина необъятных размеров.

- Господь с тобой, Машенька, - сказал я ласково. - Что за необузданные фантазии! Не говоря уже о моем телосложении...
- Тогда расскажи что-нибудь! Развлекай даму!
- Что же тебе рассказать?
- О себе.
- Зачем?
- Просто так!
- Не стоит.
- Почему?
- Я не знаю, как мне себя вести с тобой.
- Веди себя хоть как-нибудь!
- Ладно. Тогда я буду ворчать.
- Валяй!
- Начнем с того, что мне не нравится, как ты меня называешь.
- Ну и зря. Зина не лучше.
- Это все Антон. Лоботряс. Любит, чтобы его называли Антуаном. Павлика переделал в Паблика, и даже в Пуэблика, Васек у нас теперь Базек, Артем - Артемиуш. Антону просто нечего делать.
- Как же мне тебя называть?
- А зачем тебе меня называть? Мария, послушай, неужели ты считаешь, что мы встретимся во второй раз?

Я произнес это со всем равнодушием, на которое только был способен. Я никогда не был мстительным (хотя отчасти понимаю жестоких людей). Просто не видел другого выхода.

Два пограничника постреливают друг в друга из засады. Рикошеты от замшелых валунов. Первый, кто высунется с белым флагом, рискует получить пулю в лоб.

Впрочем, к данной ситуации пример не имел ни малейшего отношения. Все было гораздо раньше.

Ответ прозвучал на редкость беспомощно:

- Только не надо воображать, будто я тебе вешаюсь на шею. Других забот хватает.
- Не сомневаюсь. Да я и не это вовсе имел в виду. Даже мысли не возникало. Ты, наверное, просто смеешься надо мной.

Ее лицо окаменело, а глаза сузились, что, конечно, не предвещало ничего хорошего. Она вполне могла бы выплеснуть кофе мне в лицо. Однажды я видел, как в институтской столовой Ванда швырнула в Жичицкого тарелку с рассольником.

- Коньяк неплох, - сказал я. - Я думаю, следует взять сразу целую бутылку.

Прошло какое-то время. Выступающие углы действительности понемногу сгладились, помимо черного и белого цветов начала проявляться полноценная палитра мировосприятия.

Один только раз заползла тошнотворная мыслишка: что произойдет, когда спиртное перестанет помогать? Когда нечем уже будет задавить этот бесконечный спазм, терзающий меня очередное тысячелетие? Мне стало очень страшно...

Маша уже давно что-то говорила.

Я стряхнул оцепенение.

- Вот ты! Ты вот, к примеру, чем занимаешься? Какие такие шестерни приводят в движение твое воспаленное эго?
- Я, как и большинство идиотов, пишу роман.
- О чем?
- О писателе, который пишет роман о писателе, который пишет роман о писателе, который пишет роман о писателе, et cetera, et cetera...

В течение пары секунд она смотрела мне в лицо вытаращенными глазами, а потом внезапно зашлась в приступе дикого, почти истерического хохота. Пепел с сигареты, зажатой в трясущихся пальцах, осыпался прямо в забытые пирожные. На нас начали обращать внимание.

- Ух ты! - сказала она, с трудом переводя дух и утирая слезы. - Круто! Обвал! Улет! Это будет посильнее "Фауста" Гете.
- Предполагал, что тебе понравится. Маш, пойдем на воздух.
- Ну и как? Дело движется?
- Честно говоря, слабо. Все, что я накропал, можно прочитать в туалете за один раз.
- А, ну-ну...
- Так мы идем?
- Мне пока идти некуда, - сказала Мария со стеклянной стоматологической улыбкой. - Хотя отсчет начался...

Под потолком, словно раненый осьминог, шевелил погнутыми щупальцами огромный вентилятор. От жары и выпитого мы дурели на глазах.

- А что, действительно такое сходство? - спросил я отчего-то.
- Сейчас уже меньше, - вяло протянула она сквозь сигаретный дым.

Я потянулся за бумажником:

- Ладно. Думаю, на сегодня мне хватит. Извини. И потом, такое странное ощущение, будто у меня вырезали половину мозга...
- Подкинь десятку, - добавил я, ознакомившись с содержимым бумажника.

* * *

Холмов в Ленинграде нет - одни холмики. Над бомбоубежищами.

Ночью пустынные улицы кажутся гораздо уже. Бродишь по Выборгской стороне, как по большой квартире. Можно посидеть на спинке скамейки. Все равно - куда бы я ни пошел, всюду за мной волочится моя чугунная молодость.

Что еще?

Смятая пачка "Казбека" летит в урну. Мосты разведены, до утра далеко. Да и будет ли оно, это утро? Любопытный факт: оказывается, человека можно гильотинировать дважды...

Вот идут люди - не заговорить ли?

* * *

Из всех своих друзей больше всего я люблю бывать у Антона. Антон - друг с тремя восклицательными знаками. Его квартира это островок безалаберности в хмуром океане будней. Антон из тех, кому удается ухватить судьбу за подтяжки. Баловень и вечный безбилетник. Он пролетает над жизнью, как марсианин - легко и непринужденно.

- Ты много пьешь, Зина, - заботливо произносит Антон, извлекая из холодильника очередную бутылку "Стрелецкой". - Тебе следует пить поменьше.
- В моем положении трезвый взгляд на вещи это совершенно лишнее, - вяло возражаю я.
- Пожар в дурдоме, - подводит черту Антон, шинкуя колбасу сверкающим германским штыком. - Послушай, ты, несмешной анекдот. Я тебя сейчас ногой ударю, вот что произойдет. Если бы ты не дергался, то и не сорвался бы вниз. А теперь ты отравляешь жизнь всем, до кого только можешь дотянуться. Даже мое безграничное терпение может когда-нибудь закончиться. Сколько раз я тебе объяснял - ты живешь в своем, каком-то особенном мире, где мужчины до сих пор ходят в шляпах. И ничего путного из этого не выйдет. Ну, давай, за твое здоровье.

Мы разом заглатываем по полстакана и тут же судорожно заедаем таллинским сервелатом. На этой неделе деньги водятся у Антона.

- И потом, ты все время молчишь, - укоризненно качает он вилкой. - Так нельзя. Посмотри на меня, например. Я все время разговариваю. И я сам директор своего счастья.
- Чем меньше говоришь, тем больше тебя понимают.
- Ну что же, состряпать афоризм легче легкого. Берешь два противоположных по смыслу понятия и соединяешь их неожиданным способом. " Легкомыслие - высшая мудрость жизни".
- Это я где-то уже слышал.
- Неважно. Мне, как и любому творческому человеку, позволителен разумный плагиат. В литературе главное - механика слова. Я выведу формулу. Е равно эм це квадрат. А твоему Краснушкину я еще морду набью. Краснушкин пишет стихи. Длинные, отвратительные стихи. Я многое могу понять, но... Если без стихов совсем нельзя обойтись, то пусть они будут хотя бы короткими!

- Мне надо отлить, - немного подумав, отвечаю я.

Квартира у Антона хорошая, только вот поднятый стульчак постоянно приходится придерживать рукой.

Некоторое время мы с Антоном рассуждаем, не пора ли звонить Ашоту, но затем эта тема как-то сама собой сходит на нет. В глазах Антона уже плещется черная тяжелая вода отупения. Из зеркала на меня смотрит белесый, словно отстиранный с порошком тип с какими-то красными пятнами по всему лицу.

- Я в душе натуралист, - поучает меня Антон. - Кадреж сродни рыбалке. Надо изучать их поведение в естественной среде обитания, подкармливать. Как и рыбу, надо вываживать... А ты сразу рвешь лесу! Заведи себе для начала аквариум...
- Антон, ты просто животное, - возражаю я наконец. - Пойми, человек, попирающий мораль, только выглядит сильным, это же азбука.
- Не сгущай краски, - отмахивается Антон. - Весь город с рогами.

Спустя минуту нас с Антоном подхватывает лирическая волна. Уткнувшись лбами, мы с воодушевлением распеваем бессмертные творения Гершвина.

- Самыртайм-м-м, энд"а ливин из изи-и-и...

Антон внезапно вспоминает, что у нас еще есть припрятанное на утро пиво. Тумбочка, где спрятано пиво, не открывается. Антон безуспешно пытается поддеть дверцу вилкой.

- Стой, стой, - говорю я. - Я понял, в чем дело. Ты, когда пиво прятал, тумбочку развернул к стенке, чтобы сегодня случайно не выпить.
- Во, блин, - удивляется Антон и разворачивает тумбочку обратно.

Заминка устранена. Я больше чем уверен - пиво будет уничтожено в мгновение ока, но что последует за этим, можно только предполагать. Разговариваем мы уже с трудом. Сейчас главное - не выходить на улицу. Я потихоньку запираю дверь на ключ и прячу его в карман джинсов.

- Самое страшное, - говорит вдруг Антон, - у меня потихоньку пропадает мое шестое чувство. Помню, когда мне было лет десять, я заболел ветряной оспой. Все тело в волдырях, и язык тоже. Мать давала мне нежнейшую курицу, яблоки, черешню. Я все выплевывал, потому что не чувствовал вкуса. Так и сейчас - читаю вещь и отмечаю для себя - вот удачная метафора, вот еще одна, вот еще... И - ничего! То есть совсем ничего. Ноль эмоций.

Мне нечего ответить Антону. Я знаю, что однажды это произойдет и со мной. Это происходит со всеми.

* * *

- Эй, - донесся из комнаты хриплый голос.- Ты где? Платье принеси.

Маша имела в виду свое великолепное зеленое платье, которое, несмотря ни на что, нам удалось сохранить в первозданном виде, что само по себе уже было чудом. В данный момент платье, аккуратно расправленное, висело на плечиках в моем единственном шкафу.

Я принес Маше свой халат, тапочки и полотенце.

- Сейчас раскочегарю колонку.
- Это дело, - сказала Маша и о чем-то задумалась, заглянув к себе под одеяло. - Мы что, спали?
- Да, - коротко ответил я.
- И что?
- Что - что? Мы спали в разных комнатах.
- Жаль.
- Какая тебе разница, если ты ничего не помнишь.
- Ты прав, - деловито сказала Маша. - Мало научиться пить. Надо еще научиться не спрашивать, что было вчера.

Пока она плескалась в душе, я тщетно пытался изобрести себе занятие на сегодняшний день. Для начала необходимо было занять у кого-нибудь денег.

В дверном проеме появилась заметно посвежевшая Маша. Ее лицо без косметики оказалось милым и трогательным. В моем халате, в тапочках и с тюрбаном из полотенца на голове она на какую-то секунду показалась мне моей женой.

- Я, пожалуй, останусь у тебя недельки на две, - улыбаясь, сообщила мне Маша.
- Не имею ничего против. Но два условия.
- Уже условия?
- Не без этого. Первое - вся готовка на тебе. Остальное неважно, но к плите я не приближаюсь. И второе, самое главное. Телефонную трубку не снимать ни под каким предлогом. Даже в мое отсутствие. К телефону подхожу только я. Сама, конечно, звони сколько душе угодно. По рукам?
- По рукам. А спать я буду на полу? Матрасик, честно говоря, жидковат, да и сквозит...

Машины руки мягко обвили мою шею, она села ко мне на колени. Ее лицо оказалось очень близко к моему.

- Милая Маша, - дрогнувшим голосом сказал я, - такую восхитительную девушку как ты, невозможно оставить спать на полу. Само собой, на полу ты спать не будешь. Я возьму у соседа раскладушку.

* * *

"В тот день была весна и все такое прочее... "

* * *

Потянулись странные однообразные дни - раскисшие, словно мыло в мыльнице. Я изредка наведывался в институт, в основном с целью урвать у кого-нибудь сотню - другую. Все долги я аккуратно записывал в маленькую красную записную книжечку. В принципе, спасти меня могло только ограбление сберкассы или крупный карточный выигрыш. Но поскольку в карты я не играл, и на решительный поступок способен никогда не был, то не имел ни малейшего понятия, как я буду выкручиваться из создавшейся ситуации.

Сессию при помощи Жичицкого мне удалось перенести на осень. Жичицкий за небольшую мзду устроил мне фальшивую медицинскую справку ( до сих пор с содроганием вспоминаю содержание этой справки).

Маша обычно появлялась около одиннадцати. Мы ужинали тем, что удавалось мне добыть за день, а затем Маша с неподдельной эротической страстью овладевала телефонным аппаратом. Она постоянно названивала каким-то Рубенам, Жоржикам, Константинам, Есикам, Николя, Денисам Ардалеоновичам... Не забывала она и подруг. Подруг звали Марина, Карина, Арина и Ирина.

Маша представлялась мне хитросплетением здоровых и нездоровых тенденций.

Иногда перед сном мы выпивали бутылку вина, а потом долго лежали и лениво переругивались через незакрытые двери, или комментировали происходящее за стеной, ибо звукоизоляция в квартире оставляла желать лучшего. После часа ночи моя "Спидола" могла поймать что-нибудь "вражеское", и тогда мы слушали отрывки из Даниэля и Синявского, а если хотелось музыки - Паркера или Колтрейна.

Бывало, Маша не приходила ночевать вовсе. В такие дни на зеркале меня ждала записка. Маша не хотела, чтобы я волновался. Это было очень мило с ее стороны.

Однажды я проснулся среди ночи от странного звука.

Маша сидела на полу в ванной и, сжавшись, тихо плакала.

Я подошел и присел рядом с ней, обнял, провел рукой по волосам. Она уткнулась мне в плечо. Тихий плач перешел в затяжные рыдания. Рыдала она всем телом, ее колотило в сильнейшем припадке. Все это продолжалось довольно долго.

Потом она молчала. Казалось, прошла целая вечность.

- Он называл меня своей дурной привычкой, - сказала Мария.

Я сказал:

- Он тоже любил тебя. Как мог.

А затем добавил:

- Ничего. Все образуется.

Потом я оставил ее и ушел досыпать.

Мне приснился странный сон. Шахматная доска, где с обеих сторон были выстроены белые фигуры.

И все.

* * *

Но ее-то звали Злата.

Когда мы бродили по Гостинке, я дразнил ее: "Все куплю, - сказала Злата". Мы, конечно, только смотрели.

Это было удивительное существо с архивом в голове из прочитанных книг и просмотренных фильмов, нашпигованное, словно подушечка иголками, острыми цитатами, которые время от времени протыкали тонкую ее оболочку в самые неожиданные моменты и в самых неожиданных местах. В то же время было в ней что-то такое, говорившее о том, что в детстве она дралась с дворовыми мальчишками, и коленки ее были в постоянных ссадинах.

Теперь уже сам черт не разберет, что было и чего не было, что я забыл, а что просто придумал. Чаще всего вспоминается тот знойный июльский полдень в Геленджике, когда, словно выжатые, разомлевшие от жары, мы валялись на камнях среди сухих водорослей и набросанных как попало бетонных быков. Над нами нависали огромные, словно надкусанные каким-то мифическим циклопом скалы, на обнаженный белый камень которых было больно смотреть. Почему-то мне в какую-то минуту отчетливо показалось, что сейчас из расселины покажется взвод немцев в запыленной форме с закатанными рукавами.

Вокруг не было ни души. На море стоял такой штиль, что даже кромка воды почти не шевелилась. Лишь иногда поверху проходил поезд, да стрекотали оголтелые цикады.

Когда Злата, закрыв глаза, тянулась губами к горлышку пивной бутылки, у меня закладывало уши, как при резком наборе высоты в самолете...

И подошвы, мягкие, шелковые, как у младенца ...

- Что ты там ищешь? - спросила она, не открывая глаз.
- Копытца...
- Дурак, это у чертей копытца. У ведьм там все в порядке. Не знаешь ни фига...

* * *

Кошмар, как правило, начинается с идиллии. Я пропустил момент, когда лопнул тот сверкающий мыльный пузырь, который мы так тщательно выдували вдвоем со Златой. Я наивно полагал, что контролирую ситуацию, а на самом деле находился в анабиозе.

Когда же это произошло? Может быть - тем самым осенним дождливым вечером, когда я неосторожно употребил несколько раз в одном предложении местоимение "я"? Злата внимательно, без улыбки посмотрела на меня, взяла из вазы огромное зеленое яблоко и с хрустом откусила добрую половину. Не спеша доев яблоко, она спокойно, словно палач, произнесла следующую фразу:

- Ты был щелкунчиком, уродом. Это я пыталась сделать из тебя принца.

И аккуратно, держа огрызок двумя пальцами за черенок, опустила его в мусорницу.

Скорее всего, чтобы быть вместе, нам все-таки приходилось проделывать над собой какое-то усилие. Просто мы не отдавали себе в этом отчета. Но со временем рука устает даже от невесомой поклажи...

Бывало, я ловил выражение ее лица, когда ей казалось, что на нее никто не смотрит. В такие моменты я буквально терял почву под ногами. И даже тогда ( о, есть ли предел человеческой глупости!) я находил какие-то объяснения, призывал на помощь логику и хладнокровие, суетливо, словно застигнутый за неблаговидным занятием, выстраивал совершенно бесполезные и, как мне теперь кажется, маловразумительные шахматные комбинации.

Несколько раз я предлагал Злате выйти за меня замуж. "Я замужем за осенью," - отшучивалась она.

Бессонные ночи проходили в нагромождении пустых звенящих фраз, которые большей частью не доживали до утра, заблудившись в дебрях подсознания.

Иногда во мне просыпался условный мужчина, и я, вооружившись, отваживался выйти на охоту. Но Злата со свойственным ей звериным чутьем легко обходила все поставленные мною силки и ловушки. И поскольку она не давала мне ни малейшего шанса разочароваться в ней, то мне оставалось лишь вязнуть все глубже и глубже.

Мне нравились ее летние веснушки на носу и щеках, нравились шрамики от прививки против оспы на правом плече. Трогало то, что из деликатности она перестала носить обувь на высоких каблуках, ибо роста мы были совершенно одинакового. Бесконечно умиляла даже такая мелочь, как то, что она была левшой.

И что мне теперь было делать с таким сокровищем?

* * *

Звонок.

- Привет.
- Аналогично.
- Что делаешь?
- С тобой разговариваю.
- Как будет женский род от слова "жлоб" ?
- Не знаю.
- Извини...

Жичицкий опять препирается с женой.

* * *

Стал замечать, что во сне иногда плачу. Испытал неприятное удивление - как будто обнаружил, что болен энурезом.

* * *

С хохотом заваливается Корней. Вообще-то его не ждали, но ему всегда рады. Во первых, Корней не ходит по гостям без бутылки, во вторых, у него всегда в запасе самые свежие хохмы и анекдоты, и в третьих - Корней учится в Первом Меде и никогда не отказывается поделиться знаниями по самым деликатным вопросам. Наконец, он просто приятный человек, а уже одно это - огромная редкость. Кроме того, Корней пришел без Петровича. Присутствие Петровича, как правило, превращает тихую попойку в нечто такое, по сравнению с чем Содом и Гоморра - просто детский утренник.

Сегодня мы сидим в "четверке", потому что вчера нас шуганули из "тройки". Какие-то ботаники стуканули коменданту, а та вызвала дружинников. Хотя стекло высадили не мы. Мы даже не выходили из комнаты. "Будем разбираться, " - зловеще предупредил Павлик.

Но сейчас у Павлика в руках гитара, он меланхолично подкручивает колки и пробует голос. Из этого, правда, еще не следует, что он будет петь. Возможно, не хватит водки.

- В воскресенье встаем с Петровичем, - уже рассказывает Корней, - башка трещит, Петрович с чайничком - на кухню. Возвращается - глаза по семь копеек. "Ты на кухне был?" "Нет." "Сходи, посмотри. Я, конечно, помню, вчера мы таки оторвались от производства, но чтоб до такой степени... Теперь, наверное, платить придется... " Иду на кухню, смотрю - по всем стенам кафель снят и побит в мелкую крошку. Бардак кромешный. Потом оказалось, с утра маляры приходили.

- А вот еще был случай на той неделе, - подхватывает Артем. - Соседи смылись, ну, думаю, высплюсь спокойно. Нет, часа в два ночи - свет включают, музыка, вопли. Заваливает человек десять. Короче - "бабы, водка и консервы!" "Вставай, говорят, бухнем с нами по маленькой, смотри, какие девушки!" "Идите, говорю, в жопу со своим бесконечным промискуитетом!" Накрылся простыней и демонстративно не реагирую. Через часок все стихло, все смылись, я заснул. И вдруг часов в шесть утра слышу - кто-то в окно лезет. Я обалдел - четвертый же этаж! Смотрю - рама открывается, появляется фея, морда помятая, но ничего. "Ты кто, говорю." "Конь в пальто, говорит. " Оказывается, она покурить на окно села, да и отключилась. А ее там не заметили, окно прикрыли и ушли. Там снаружи выступ - сантиметров двадцать! Четвертый этаж! Ее так колотило - то ли нервы, то ли замерзла...

- Так ты ее согрел?
- Согрел, согрел, - с улыбкой отмахивается Артем.

Антон, своего рода magister bibendi в нашей компании, снисходительно наблюдает за происходящим. Накурено так, что режет глаза. Слышится постоянное позвякивание и побулькивание. Время летит быстро.

- Все сводится к адекватности самооценки. Задолго до нас замечено!
- Замечено также, что чем ничтожнее человек, тем грандиознее у него запросы. Я, конечно, не тебя имею в виду.

Цик и Лапота - известные спорщики и любители выпендриться. Нет чтобы просто зайти постучать стаканами. Впрочем, до драки у них никогда не доходит.

Закуска не богатая. На столе только рыбный паштет, черный хлеб, несколько конфет "А ну-ка отними!" и пепельница.

Васек - тот вообще пьет без закуски, остерегается пока кушать. Мы его на сегодняшний вечер выкрали из Боткинской больницы - принесли ему джинсы, майку, и он перелез через забор. Дело в том, что утром ему сильно скрутило живот, его увезла скорая. Через пару часов все прошло само собой, Васек заскучал и позвонил Антону. Мы не оставили товарища в беде.

Далее события развиваются неожиданным образом. Корней хочет произнести нечто вроде тоста и, чтобы привлечь общее внимание, легонько стучит ножом по бутылке. Бутылка внезапно с треском лопается и складывается в горсть осколков. Все уже настолько пьяны, что не сразу понимают, в чем дело. Стол и посуда рядом с Корнеем залиты темной кровью, а сам Корней стоит с бледным лицом, на котором отражается досада, и зажимает запястье правой руки. Потом все разом вздрагивают и начинают суетиться и галдеть.

- Тихо! - спокойно командует Корней. - Чистое полотенце и кондом!

Перехватив с помощью Антона предплечье импровизированным жгутом, Корней подносит руку к свету и внимательно рассматривает разрез. Всем видно, что Корней порезался на редкость неудачно, рана очень глубокая. "Надо шить, - говорит он. - Поехали."

Корней выливает на руку остатки водки из бутылки, заматывает кисть полотенцем, которое тут же становится красным, и, шатаясь, выходит из комнаты. Мы с Антоном выбегаем вслед за ним. Все трое пьяны уже в стельку, но необходимость действовать заставляет сосредоточиться. За спиной слышно, как пьянка возобновляется и идет своим чередом...

Первая и вторая машина проходят мимо на полном газу. Уже около двух ночи. Чтобы не шататься, мы поддерживаем друг друга.

Третья тачка тормозит. Шофер хмуро осматривает нас, что-то решая для себя. "Куда ?" - наконец спрашивает он. "На Кондратьевский, в больницу, " - говорит Корней. Мы садимся. С полотенца капает на пол. Корней высовывает руку в окно.

Через пять минут мы у больницы. "Сколько ?" - спрашивает Антон. "Нисколько" - отвечает шофер, захлопывает дверь и уезжает.

Во всем здании горит всего одно окно - на первом этаже. Мы звоним в дверь, но никто не отвечает. Тогда мы тихонько толкаем дверь и оказываемся в темном коридоре. За следующей дверью оказывается ярко освещенная комната, та самая, свет из окна которой мы видели с улицы.

Жуткая картина предстает перед нашим взором. Повсюду столы со стеклянными колпаками, под которыми распяты красные, сморщенные человеческие зародыши. В их крохотные изогнутые конечности воткнуты иглы, в ноздри и в рот вставлены трубки, идущие к таинственным аппаратам.

Хозяйка этой сатанинской фабрики - девушка лет двадцати, в белом халате и в круглых очечках - дремлет за дежурным столиком, подложив руки под щеку. Услышав шум, она в испуге поднимается.

- Сюда нельзя... Вам нельзя... - лопочет она не слишком уверенно.
- Бу! - говорит Антон и делает движение в ее сторону.

Девушка отскакивает как ошпаренная.

Из - за перегородки появляется второй дежурный - тоже студент и почти в таких же очках. Выглядит он не менее растерянно.

- Закрыть надо было... - вполголоса укоряет он коллегу.
- Нам в травмопункт, - переходит Корней к делу.
- Это с другой стороны. Немедленно отсюда выйдите. Вы с ума сошли.
- Шей без разговоров, - Корней говорит спокойно, но твердо. - У меня слабая сворачиваемость.

Секунду или две парень оценивает ситуацию. Видно, что он полностью пришел в себя. Действовать надо очень быстро.

- Ты со мной, - бросает он Корнею. - Вы двое - на улицу!

Мы направляемся к выходу. Антон подмигивает девушке:

- У вас красивое туловище!

Мы курим на ступеньках. Холодает - близится осень. Чтобы не терять времени, Антон проходит к дороге и покупает у первого попавшегося таксиста мерзавчик.

Вскоре появляется Корней в сопровождении студента. Судя по их лицам, все в порядке. Кроме того, у них нашлись общие знакомые.

Вернувшись, мы застаем приблизительно ту же картину, что и оставили с час назад. Павлик наконец начинает петь. Заходят какие-то люди.

Все еще впереди.

* * *

Почти две недели мы питались одними яблоками, запивая их местной "Хванчкарой", продававшейся у каждого забора в трехлитровых банках. Мы стали худыми и черными от загара. Не вылезали из бархатного моря. К нам даже ни разу никто не пристал, хотя местная гопота постоянно бросала на Злату откровенно бесстыжие взгляды.

Если есть на земле рай, то в том году он находился в Геленджике.

- Какого цвета мои глаза? - спросила неожиданно Злата, когда мы стояли на пирсе.

Вопрос застал меня врасплох. Глаза Злата предусмотрительно закрыла.

- Что за экзамены, - буркнул я.
- Скажи. Скажи!

Злата начинала сердиться.

Я был уверен, что карие. Я сказал: "карие".

Глаза оказались серыми.

Все это было очень странно...

* * *

Мы шли по Синопской набережной, мимо метровых надписей, сделанных красной предупреждающей краской: "Якорей не бросать!" Я тихо размышлял о том, что, собственно, именно эти три слова сопутствуют мне на протяжении всей моей недлинной жизни, а Антон... Антон уже вовсю расписывал нашим трем попутчицам - Лере, Мишель и Софи - летнюю поездку в Москву, в Сокольники, куда мы с ним мотались, пользуясь его терминологией, "пробздеться". Сейчас Антон как раз дошел до того места, когда в пивном павильоне мы разговорились с каким-то уголовником по кличке Тугрик, а может, и не уголовником, во всяком случае, напившись, этот тип с готовностью демонстрировал свои религиозные татуировки, золотые зубы и финку с наборной рукояткой. То, что он рассказывал, безусловно, произвело на нас с Антоном неизгладимое впечатление. Но я сомневался, что подобная тема подходила бы для развлечения трех интеллигентных девушек, две из которых к тому же - иностранки.

С Лерой Антон познакомился в метро. Она читала "не что-нибудь, а Ремарка", выглядела как экваториальное созвездие, да и держала себя так, как будто вокруг нее - открытый космос. Со слов Антона, он сразу понял, что ни один из его излюбленных приемов тут не сработает. Тогда, находясь почти уже на грани отчаяния, он повел себя самым неожиданным образом. Он подошел к ней, наклонился и негромко сказал:

- Девушка, можете думать что угодно, но вы мне очень нравитесь, и я безумно хочу с вами познакомиться.

Лера внимательно посмотрела на Антона и также негромко и спокойно ответила:

- Нет ничего невозможного. Достаньте Гессе, и я неделю буду ваша.

Антона едва не хватил кондратий, прямо тут же, в метро.

Лера, как оказалось, оканчивала Институт Иностранных языков, и часто подрабатывала экскурсоводом. Через нее мы познакомились с Мишель и Софи - молодыми парижанками, изучавшими русский язык. Они решили перед отъездом послушать невский джаз, и мы охотно вызвались их сопровождать.

По субботам в Клубе выступал Лиц.

К десяти часам зал был уже забит. Некоторые чуваки пришли с подругами - стало быть, намечались танцы.

Мы заняли столик у колонны и заказали пива. С этого места открывался хороший обзор. Живописная публика вызвала интерес у француженок. Они решили, что попали на гангстерскую вечеринку. Когда мимо нашего столика продефилировала одна особенно вызывающая девица в сопровождении своего стильного кавалера, Софи, похожая на маленькую молодую бабу-ягу в современной пестрой кофточке, неодобрительно заметила ей вслед:

- Пэтесс...
- Что это значит? - спросила ее Лера.
- Подружка гангстера. Очень дорого и очень плохой вкус, не люблю.

Мы решили не разубеждать девчонок. Пусть потом хвастают, что побывали в русском притоне.

Мелькали знакомые лица, к нам подходили здороваться.

Лиц был не в ударе. Он выглядел уставшим, а в перерывах между пьесами, положив саксофон на стул, пускался в долгие разглагольствования, чем начинал понемногу раздражать публику, желающую только одного - музыки, музыки и еще раз музыки.

- Мы ходили в кино. Кинотеатр "Барракуда". Это, как сказать, было немного ужасно,- поделилась Софи.

Мишель, высокая и элегантная, являла собой полную противоположность Софи. Она курила сигареты через длиннющий дамский мундштук, не притрагивалась к пиву и смотрела по сторонам оценивающим, кошачьим глазом. Я подумал, что нам с Антоном не удалось чем-либо удивить наших гостей. Может, стоило идти в "Филармонию"? Но там одни деды...

Поскольку Антон целиком посвятил себя убалтыванию Леры, мы с Мишелью понемногу разговорились. По-русски Мишель говорила гораздо лучше Софи. Вопросы она задавала, словно корреспондент. Я невольно поискал глазами диктофон или блокнот.

- Почему у тебя такое имя?
- Потому что я поляк.
- Ты не похож на русского.
- Если бы я тебе не сказал, ты бы не заметила.
- Не знаю. Наверное, да. Ты любишь светлое пиво? Давай возьмем черное пиво.
- От светлого пива у меня светлая грусть, а от черного пива - черная меланхолия.
- Ты очень грустный. Это нехорошо. Я думаю, в чем дело. Это виновата любовь?
- Любовь? Слово-то какое интересное... Где-то я его уже слышал. Как это - любовь?

Мишель не поняла юмора и потянулась за разговорником. Видимо, она решила, что недостаточно ясно выразилась.

- Женщина? - подтвердила она вопрос.
- Видишь ли, с некоторых пор, чтобы доверять женщинам, мне приходится делать над собой некоторое усилие.
- Ты циник?
- Нет, я, скорее, романтик. Но именно из неисправимых романтиков со временем получаются прожженые циники. Пока держусь.

Я почувствовал, как Антон пихает меня ногой под стулом. Наверное, расслышал последнюю мою фразу. "Заткнешься, ты, мудак, или нет ? - было написано у него на лице. - Не позорь меня перед Лерой!"

- Так на чем мы остановились? - тут же повернулся Антон к собеседнице. - Ах, да, я ведь в вас влюблен уже минут пятнадцать... Можно я на вас теперь так буду смотреть?
- Отчего же, смотрите.

Лера даже кокетничала нехотя, словно по обязанности. Мне начинало казаться, что Антон зря ввязался в эту историю. Лера была именно той миной, на которой ему предстоит подорваться. Везение не может быть бесконечным.

- Вот смотрю я на вас, Лерочка, и, к своему ужасу, не вижу дефектов. Опять предстоит страдать, влюбляться... А это всякий раз, доложу я вам, такая тягомотина!
- Переведите мне, - попросила вдруг бедная Софи, напряженно пытавшаяся уловить смысл разговоров.

Я вышел покурить на балкон. Позади, на портьерах, мелькали размытые тени. Начались танцы.

Город, весь в предпраздничных гирляндах, сверкал, как елочная игрушка. По мокрому асфальту растекалась ртуть фонарей. Далеко на западе догорали последние желтые полосы.

Подошел Антон, закурил и облокотился о перила рядом со мной.

Мы долго молчали.

Я чувствовал, как еще один вечер плавно перетекает в воспоминания. Собственно, что наша жизнь, как не сплошной процесс наработки воспоминаний.

- Сказка, сказка... - сказал Антон с какой-то мечтательной интонацией, которой я никогда раньше у него не замечал.

Потом он глубоко вздохнул и добавил:

- Счастье надо носить с собой.

* * *

Все может быть. Может быть, мы встретимся на мосту, спустя такое время. Курточки на нас будут те же - но люди... Люди в них будут совсем другие.

* * *

Маша исчезла так же внезапно, как и появилась, чему, кстати говоря, я совершенно не удивился. У Жичицких на полках завелись книги доктора Спока, и Ванда расшила свои платья. Я от души поздравил их и решил на некоторое время оставить в покое.

Антон без объяснений собрался и укатил в Москву. Точнее, мне передали, что в Москву, а куда на самом деле - никто не может сказать точно. Мне оставалось только ждать, когда он вновь появится на горизонте.

* * *

Звонок раздался около трех ночи. Я не спал.

С первой секунды я уже знал, что это она.

Не спеша снял трубку.

- Алло. Алло?

Голос какой-то далекий, робкий.

- Алло...
- Да, я слушаю.
- Ой. Привет. Слышно плохо.
- Да нет, нормально.

Сердце ходило ходуном так, что, наверное, отдавалось на том конце провода. Никакое землетрясение, никакая гибель Помпеи...

- Говорить будешь?
- Конечно, буду, что за вопрос.
- Как дела?
- Неплохо. Жизнь мимо не проходит.
- Меня вспоминал?
- Нет.
- Почему?
- Потому что не забывал.
- Это хорошо.
- Это просто великолепно. С чего это вдруг тебе пришло в голову позвонить?
- Мир тебе отказывает в логике?
- С миром все в порядке. Ты мне отказываешь в логике.
- Тебя всегда это бесило.
- Что?
- Ты требовал от меня логики, которой я, естественно, дать тебе не могла.

Да, Злата это умела. Злата даже ругалась всегда правильными, законченными фразами...

- Не знаю, что и сказать. Но позвонила ты, конечно, по делу?
- Я хочу встретиться.
- Хоть завтра.
- Так просто?
- Да, так просто. Ты ожидала лед, упреки, брошенную трубку? Эти два года с тобой вставлены в мою жизнь вверх ногами. Я не могу отказаться.
- Будь завтра вечером дома...
- Я буду дома весь день!
- Пока.
- До завтра?
- До завтра.

Я просыпаюсь в холодном поту и остолбенело смотрю на мертвый телефон. Тишина свинцовым обручем стискивает голову. На стене моргает желтое светофорное пятно. Надо постараться пережить еще одну ночь.

ДРУГИЕ АВТОРЫ НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА