<==назад к Вольному стилю

ИСТОРИЯ О ГОЛОМ КОРОЛЕ,
рассказанная в поезде

(А товарищ Войнович пусть не толпится под дверью -
его вариант здесь совершенно не при чем.)

Пашка шел вдоль забора и от скуки вертел хвостиком завязки от куртки. Шел, полусгорбившись, потому что физкультура, и мать напихала полный ранец сменки. Достала, блин. Он и так бы позанимался, в ботинках, но ей попробуй скажи - хуже училки, в самом деле. Начнет, блин, мораль читать: "На-адо, Па-авел..." Сам не заметишь, как сползешь к стене, поднимешь голову и начнешь кивать и поддакивать. А на хрена поддакивать, если тебя все равно не слышат?
Тут на углу очень кстати подвернулась консервная банка. Дылды, когда курят на переменках, гасят в нее бычки, и поэтому она вся прокопченая. Пашка ее пнул от злости, и пока она катилась, окурки высыпались из нее в траву, а последний выпал на асфальт. И стало еще хуже.
- Фиу, здорово, Колобок! - присвистнул длинный Вовка с крыльца.
- Какой я тебе, в гору, колобок, - огрызнулся Пашка. - У меня имя есть.
- Ладно, не злись, я любя, - Вовка похлопал его по ранцу. - Играть сегодня будешь?
- Не-а. Не хочу.
Не говорить же, что позавчера все кругляши просадил за один вечер. Стойку никто не обыгрывает, даже Артур. Но Стойку тут не знают, а его, Пашку, поднимут на смех. А еще поднимут, потому что он тихо пошел к матери и попросил денег на коробку кругляшей, пусть даже без картинок. А она опять поставила его к стенке и стала рассказывать, сколько нужно платить за квартиру, за картошку, за его, пашкин, английский язык, который он, хоть кровь из носа, обязан выучить к десятому классу, "пото-ому, что это осно-ова будущей про-офессии, и на этом эконо-омить ни в ко-оем случае нельзя..."
- Не хочу, и все.
- Да, Колобок, а че ты кеды-то припер? Сегодня физры не будет.
- Это тебе тетя через плечо сказала?
- Это дир сказал. Неделю назад. К нам король приезжает. После второго урока всех ведут в актовый зал. Слышал, как девчонки песенки репетировали?
Ни хрена он не слышал. Все в классе бегали на пятый этаж, заглядывали за дверь актового зала и смотрели, как первоклассницы в белых сарафанах разучивают государственный гимн, а училка-музычка с полинялыми обрывками вместо волос ходит между ними и что-то объясняет. А Пашка не бегал. Приткнется на переменке к подоконнику и жует яблоко, а потом прячет огрызок за батарею. Вообще ему казалось, что это какой-нибудь школьный праздник, как в третьем классе устраивали английский утренник. Тогда он думал, что будут настоящие англичане, а вышли Вовка и Темка, переодетые англичанами, и спели: "Зе мо ви гет тугезе, тугезе, тугезе..." - такими английскими голосами, что, в общем... В общем, сбежал Пашка с этого утренника и просидел полдня в шалаше за школьным гаражом, пока не замерз.
Но раз король... Сходить, что ли. Все-таки не Вовка и не Темка. Конечно, короля Пашка не уважал, раз тот не мог сделать, чтобы шоколад и машинки не дорожали. И как его по имени, Пашка не знал, а о фамилии и говорить нечего. И по телеку этого хмыря в фиолетовом плаще было видно каждый день. Но это по телеку, а на живого посмотреть все равно хочется.
И, отсидев полтора часа на истории и ботанике, Пашка поплелся в актовый зал.

Прозвенел звонок, и все сидели и ерзали. И Пашка ерзал, потому что в ногах ранец не умещался, а на коленках мешал. И ему, и девчонке, сидевшей рядом, а поставить было некуда. Потом в зале открылась вторая дверь сбоку, которую никогда при Пашке не открывали, и оттуда вышел король, а по углам от короля - четверо охранников с автоматами. И полы плаща по-идиотски волочились по полу и подтирали пыль. Открылся занавес, девчонки в сарафанах спели гимн, и все похлопали, и король похлопал - тихо как-то, кончиками ладоней... а в общем, его все равно не было слышно. Только потом девчонки сели в зал, а король подошел к микрофону и начал говорить:
- Дорогие будущие граждане. Я говорю "будущие", потому что настоящим гражданином может считаться только тот, кто представляет, что происходит в государстве, кто согласен с тем, что нами делается, или, - он провел взглядом по залу, - или не согласен. Я не буду говорить, что хочу видеть вас хорошими мальчиками и девочками, потому что учителя и так говорят вам это каждый день. Вместо этого я постараюсь сказать о том, о чем вы меня все равно спросите, как вчера спросили в двести семнадцатой школе, а неделю назад, - король обернулся к охраннику за подсказкой, - в тысяча сорок пятой.
...За последний год нам удалось снизить долю фальшивых денег в обращении до десяти процентов. Замечена, однако, опасная тенденция: более половины фальшивок приходится теперь на десяти- и пятирублевые банкноты. Дети, это в первую очередь относится к вам, ведь вы часто делаете мелкие покупки. Своей бдительностью вы поможете правительству остановить рост цен.
...После того, как Партия Юго-Восточного Полюса отказалась участвовать в переговорах без объяснения причин, мы не сидели сложа руки - мы готовили сокрушительное наступление. Сегодня я уже говорю вам, что Пентакские склады вооружений перешли в руки законной власти без значительных потерь. В руках врага осталось менее трети боекомплекта, более того - совсем не осталось промышленных взрывчатых веществ. Пусть ваши семьи спят по ночам спокойно.
...Нашему министерству детализации удалось выяснить причины крушения турбинолета "Зеленый". Эксперты обнаружили микротрещины в корпусе газогенератора, вызванные износом кристаллической решетки металла. Свидетели из Семнадцатой эскадрильи рассказали, что капитан Примаков неоднократно запускал реактор в нештатных и форсированных режимах...
Пашка внезапно почувствовал - как будто на уроке задали вопрос, и никто не знает, никто не тянет руку, и у соседа трясутся коленки, он толкает тебя под локоть - "скажи, скажи..." Если бы у Пашки был камень - или хотя бы картофелина, - он бы размахнулся, задев локтем по челке сидевшей справа девчонки, и влепил круглым предметом чуть повыше микрофона.
Но последнюю картошку мать почистила на завтрак. Поэтому он просто встал - ранец съехал на пол с колен - и медленно, с чувством оправданной наглости произнес:
- А король-то голый!
- Ты ошибаешься, Павел, - растерянно возразил стоящий у двери директор. - Король одет.
- А пусть докажет!
И тогда что-то не то треснуло, не то хрустнуло - и оборвалось.
И король начал не оседать - опадать. Осколками не наружу, а внутрь, как будто им было, куда проваливаться внутри. Фиолетовыми чешуйками, как сухие листья отлетавшими от плаща. Никто, кроме Пашки, не смотрел ему в глаза. Да и Пашка уже не смотрел, потому что время пошло снова, и Пашке стало страшно, как будто специальный наркоз от страха держал-держал - и отпустил.
И четверо охранников сошли со сцены и молча направились к Пашке.

- И его били. Били сапогами, били об стены, но больнее всего было, когда били ребром ладони. А потом светили в глаза ярким светом, прижимая пальцами веки, и пальцы были в песке и табачной крошке, и ногти у них были обветренные и в царапинах, но это так, случайно заметилось, а может, придумалось, потому что действительно непонятно, как могло заметиться... А потом давали бумагу и ручку, говорили подписать, и ручка скрежетала, но не писала, и расписать не давали, и он, почти счастливый оттого, что новая боль отложена еще на несколько секунд, выводил подпись по второму, по третьему разу на том же месте...
- Нет, Сино. Это было бы слишком просто, так не бывает.

- Достали, - ругнулся Пашка и захлопнул окно. - А ты все своих марсиан звездишь? Не надоело?
- Не марсиан, а центаврианцев, - невозмутимо поправил брат. - Тебе дать поиграть? Вчера новый эпизод вышел.
- Нафиг, - махнул рукой Пашка. - У тебя во всех играх по экрану бегают то зеленые, то красные, и когда всех перебьешь, будет коммунизм и вообще завались. А на самом деле они не кончатся никогда.
- Подожди, я почти прошел, сейчас этого прибью... Йес!
- Ну, и что? Ты щас пройдешь этот картридж, а потом пойдешь на рынок и купишь еще один. И так всю жизнь. Ты чего-нибудь готовил на обед?
- Яичницу. Только я ее всю уже съел.
- Ладно.
Павел поплелся на кухню, но на полдороге его остановил телефонный звонок.
- Алло! - пробурчал он в трубку. - Да, я вас слушаю. Никаких грейпфрутов - только апельсиновую фабрику. Трубопрокладчикам сделать три выходных в неделю. Чье оборудование? Никаких "Тувинмашей", только "Сони". И бригаду врачей нормальных в Пентак, а то папа говорит, что туда одних практикантов посылают. И пускай всех лечат, не только наших. Что? Где? Когда? А по телефону нельзя? Хорошо, сейчас соберусь.
- С кем это ты так? - Пилька смотрел на брата с выражением "нет вариантов".
- С министром биологической стабильности, - пробурчал Павел.
А Пилька так и не поверил. Даже когда по телевизору увидел, не сразу поверил.
А потом будет длинно и неинтересно, потому что каждый, кто смотрел телевизор, все уже знает. Переговоры - немедленно. Границу - по Топил-реке. Тех, кто возражал, самих отправляли ее сторожить. Из школьной программы убрали ботанику как антинаучную науку; зато по всей стране построили апельсиновые фабрики. Еще Павел хотел расстрелять всех спекулянтов, но министр ресурсного баланса объяснил ему, что достаточно только расстреливать за подделку денег. И еще бродячим собакам по утрам раздавали кости, чтобы они не кусались.
У Паши появилось много новых друзей. Они все были жутко умные и говорили непонятные слова, и новому королю было стыдно; но скоро он научился с ними справляться, хлопая по плечу и театрально произнося: "Академик ты наш..."
В других странах Пашку сначала очень ценили и угощали на приемах конфетами, которые он отдавал в детские дома. А потом стали бояться. Потому что однажды на большом собрании в ООН, когда обсуждалось, стоит ли "голубым каскам" помогать правительству Мартагельпурии вернуть законную власть, он спросил: "А мы все уверены в том, что пришли к власти строго законным путем?"
Британский представитель умело скрыл улыбку, а вот американский и французский засмущались. А Павел продолжил: "Может быть, законную власть следует восстановить не в Африке, а кое-где еще?"
Это он ляпнул, конечно. Такого бы даже длинный Вовка постеснялся, а он ляпнул. И с тех пор американский и французский представители сторонились его, а югославский и болгарский, наоборот, кланялись, когда случайно встречали в коридорах Генеральной Ассамблеи. И даже приглашали в гости на горячие источники.
Но он вместо источников поехал домой, потому что врачи настояли хотя бы на двухнедельном отпуске.

Пилька - небритый длинноволосый программист Пильман Андреевич - встретил его, сидя за монитором. На дальнем уголке стола грелась неоткрытая бутылка пива. Монитор был притушен "хранителем экрана". Пильман Андреевич просматривал какую-то распечатку и неодобрительно прицокивал языком.
- А зря я тебе не поверил, - сказал он Пашке вместо приветствия.
- Насчет чего?
- Насчет того, что инопланетяне никогда не кончатся.
- Брось ты, - махнул рукой Пашка. - Я уже и забыл. А ты что, все играешь?
- Не играю. Я теперь сам игры пишу.
- А, вот ты как...
- Вчера начальнику говорю: давай внедрим четырехмерную перспективу, я уже и движок разработал - в смысле, пока модель, а не алгоритм, но это ж дело наживное... зато моделька быстрая, а главное - целочисленная. А он мне: ладно тебе, мы и так с нашей четырехмерной изометрией всех конкурентов уложили, поэтому давай лучше еще одну игрушку сделаем со старым движком, пока юзер не накушался... А я тебя вспомнил, и тот телефонный разговор, и грейпфруты. А маркетолог тут как тут, говорит: хорошая мысль. Теперь мы делаем про войну фруктов. Грейпфрутов с апельсинами. А главный герой - Чебурашка. Никакой крови, только апельсиновый сок.
Где-то внизу распахнули окно, и радио пропело:

...И его били. Били сапогами, били об стены, но больнее всего было, когда били ребром ладони. А потом светили в глаза ярким светом, прижимая пальцами веки, и пальцы были в песке и табачной крошке. А потом давали ручку и лист, на котором было написано: "Я, Колесов Павел Андреевич, признаю свою личную необходимость иллюзорной категорией, не влекущей никаких юридических последствий, в том числе в сфере мета-конституционных, мета-концептуальных и мета-контентных прав..." И ручка скрежетала, но не писала, и расписать не давали, и он, почти счастливый оттого, что новая боль отложена еще на несколько секунд, выводил подпись по второму, по третьему разу на том же месте...
А потом она прекратилась. И новая, и старая. И они все исчезли - и сапоги, и ладони, и лампа, была только комната с серым туманом вместо стен, и дверь в комнате, и из-за этой двери вышел предыдущий король в фиолетовом плаще. Вблизи плащ шуршал, и даже похрустывал - от времени.
А на Пашке почему-то был тот самый ранец, только пустой, без сменки.
И он почему-то сказал:
- Простите. Я больше не буду.
- То, что не будешь, это очевидный факт, - ответил король. - У людей действительно девять жизней, но каждый начинает с девятой и заканчивает девятой. А прощать тебя не за что, ты был прав.
Если бы Пашка хоть что-нибудь чувствовал, он бы удивился. Или хотя бы удивился тому, что не удивился.
А король продолжал.
- Если бы ты знал, как я тогда устал... В восьмом классе детей учат устройству костей. Декальцинируют в соляной кислоте, чтобы показать, сколько в них мягкого. Или обжигают в тигле, чтобы показать, сколько в них твердого. Когда меня обжигали, от меня осталась буквально щепотка.
Пашка оглядел короля с головы до ног. Король казался достаточно целым.
- А ее хватило.
Они прошли до самого конца коридора, где в дверные щели просачивался белый туманный свет, и король вдруг остановился.
- Ты понял?
- Не знаю, - ответил Пашка и представил белобрысого мальчика из третьего ряда. Как тот растет, меняет галстуки и министров, здоровается с академиками, потом с военными, потом с врачами. Как однажды встает, чтобы произнести тост за фотонную ракету - покоренную Вселенную, но вместо этого лепечет что-то про ножки, которые рано встали и мало спали. На этом месте Пашку передернуло.
- До конца досмотрел? - спросил король.
- Хорошо, - кивнул Пашка и сглотнул слюну. - Я ему скажу.
- Молодец, - и король толкнул дверцу.

- Да, - спрашиваю я, когда понимаю, что сказке всё, - а что значит "слишком просто"? Откуда это ограничение?
- От Оккама, - объясняет Пеньков. - Примерно так: если бы некий выразимый класс событий был достоверно маздай, его элементы никогда бы не случались. А это либо противоречит аксиоме о неисповедимости, либо требует дополнительного оправдания маздая, то есть теодицеи штрих, не равной теодицее ноль, а она подпадает под бритву. Почти аналогично доказывается, что не существует ни выразимого класса достоверных следствий из выразимого класса событий, ни выразимого класса необходимых причин для выразимого класса событий.
Я перевариваю.
- Интересно, - это уже не Пенькову, это уже тихо сам с собою, - а кто мне скажет, что я был прав?
- Не знаю, - отвечает Толя. - Я лично пошел спать. Это такая история, что пока кому-нибудь не расскажешь, сам не уснешь.
- Сволочь, - комментирую я. - И где я теперь среди ночи негра найду?
- Тоже не знаю. Кстати, имей в виду: тот, кому рассказываешь, должен по-настоящему поверить. Так что проводника будить не советую.
Он уже идет к своему купе, оборачивается:
- Зато я подозреваю, что смерть тебе в это время тоже не грозит.
Он уже поворачивает задвижку, а я, как дурак, стою в коридоре и держусь пальцами за край опущенной створки окна, почти не замечая холода.

<==назад к Вольному стилю