Наиболее удобный путь привлечь внимание к проблеме маргинальности в постсоветском социально-политическо-культурном пространстве – это описать множество распространенных предрассудков о «маргиналах», которые могут относиться к приблизительно 25 млн. людей, оказавшимся вне «исторической родины» в течение 2 недель. Это множество предрассудков варьирует от открытой враждебности и предубеждения (когда под «маргиналом» понимают деклассированных элементов, люмпенов, преступников, бродяг и пр.) до нейтрального или даже благожелательного отношения (как к мигрантам, не-гражданам, двойным гражданам, соотечественникам за границей и пр.) Примечателен тот факт, что все эти определения используются во всех постсоветских республиках, несмотря на границы. Эти повседневные представления могли бы послужить исходным материалом для социологического определения этого феномена, которое отражало бы специфику современной постсоветсокй социальной реальности. Первая попытка найти адекватный инструмент для социологического анализа приводит к изучению маргинальности в классической социологической теории; это показывает отношение этого понятия к устоявшимся проблемам социологического дискурса ( порядок-конфликт-хаос, самоидентичность, коммуникация и др.) Проблема Чужого (Stranger) находится среди «узаконенных» социологических тем, имеющих отношение к маргинальности; она даже имеет свою собственную парадигму (Хьюджес, Вуд, Стоуквист, Сью).
1. Для преодоления амбивалентности популярного представления о маргинальности полезно установить отношения этого термина с базовыми социологическими концептами, которые используются главным образом для того, чтобы выйти на понятие маргинальности. Здесь будет достаточно вспомнить исследования Stranger и Otherness, которые, по Дональду Левину (1977), вытекают из классификации статусных типов Чужого: Гость, Временный Житель, Вновь прибывший, Злоумышленник, Внутренний враг, Маргинальный человек). Главный критерий этот классификации – представление Зиммеля о Чужом как о «сосуществовании близости и отдаленности». Все эти типы Чужого исходят из основного отношения Хозяин – Чужой и его эмоционального характера (степень принудительного дружелюбия или враждебности). Процесс такого отношения связан с ассимиляцией и ее основной переменной – отстранением (отчуждением). Любая классификация уязвима для критики, и эта – не исключение, если кто-нибудь захочет приспособить ее к пост-имперским условиям. Интерес представляет не только характеристика свойств каждого из типов отношений; не только факторы, определяющие вхождение человека в тот или иной тип отношений; не только перемещение личности от одного типа к другому; наш основной интерес – скорее сам процесс становления людей маргиналами; процесс самого появления маргиналов; последствия этого процесса – одним словом – вопрос в том, как вообще люди приходят к этим типам, что заставляет их становиться маргиналами и вести себя как маргиналы. К этом времени есть очень мало (если есть вообще) исследований мотивации – почему люди становятся Чужими; не говоря уже об исследовании сил и процессов, не зависящих от человеческих намерений, которые делают личность маргиналом (иногда человек не знает, что он чужой в группе; иногда ни человек, ни группа не осознает, что человек стал чужим – как в случае с российскими гражданами). Другой вопрос – как классифицировать среди названных типах (в рамках отношения хозяин – чужой) такой характерный для постсоветского процесса маргинальный тип как «Возвращающийся домой» (Homecomer), Космополит, Беженец и особенно многочисленный тип, как Отчужденный Местный житель (Estranged Native). В конце концов, как быть с отношением «Хозяин - чужой», когда Хозяин и Чужой постоянно меняются местами в этой связке, и ассимиляция заменяется диссимиляцией (как это происходит с постсоветскими маргиналами).
2. Другой способ определить маргинальность берет «идентичность» и «участие» («причастность») как исходные структуры (фреймы). Идентичность и участие облегчают общую классификацию дефиниций подходов к маргинальности: в любом случае определения маргинальности «конструирование идентичности» может рассматриваться как «участие». Этот подход к изучению маргинальности является скорее деятельностным и относится к изучению субъективных причин маргинальности. Он может быть дополнен и сравнен с изучением функций маргиналов в социокультурном аспекте, а также с изучением форм маргинальности в связи с процессами десоциализации и ресоциализации. Рассматривая деятельностную интерпретацию маргинальности (где основной концепт – участие), можно заметить, что маргинальность часто определяется как недостаток участия (включенности) в социальных институциях (в экономике, принятии политических решений, в распределении символических ресурсов и пр.), как некое исключение из социальных структур. Такая точка зрения обеспечивает негативный аспект определения маргинальности. Отклонение от норм участия к противоположному пределу – избытку участия – располагает маргинала между различными видами социальных границ, которые делят социальную реальность и цементируют социальный порядок. Это тот позитивный аспект определения маргинальности, на котором акцентировал внимание Р.Парк и который описывает позицию маринальности как такую, которая находится между мирами, культурами, социальными мирами, не идентифицируясь полностью ни с одним из них.
3.
Оба аспекта определения – позитивный и
негативный – влекут за собой также
функциональное значение: маргинал обладает
универсальной социальной дистанцией,
позволяющей ему быть наблюдателем, и,
более того, дающей ему критерий
наблюдения (нормы социального,
культурного, политического порядка «за
границей» могут служить таким критерием).
Это дает возможность инструментальной
операционализации Чужого;
Ричард Рорти откровенно полагает этот
прагматический «неизбежный и не вызывающий
возражений этноцентризм» для западной
культуры. Таким образом, использование
маргинализации делает вклад в развитие
саморефлексии и самоидентификации
общества, помогая понять, на что общество не
похоже. Другое функциональное
преимущество маргинальности заключается в
том, что она дает возможность объяснить
социальные изменения не только как
результат системного кризиса, но и как
перманентное состояние «сложной
стратегической ситуации», которая
заключается во «взаимодействии между
неравными и мобильными социальными
отношениями» (Фуко, 1984). Это помогает
избежать необходимости допускать
состояние перманентного системного
кризиса. Такие изменения не обязательно
требуют конфликта, но тут возникает
парадокс: разрешение такой ситуации
требует парадоксальной стратегии, что не
исключает полностью альтернатив, а
напротив, делает возможным их сохранение и
воспроизводство. Состояние маргинальности
и наличие маргиналов, кроме того, не только
генерирует неоднозначность, противоречие
социальных позиций (что актуализирует
проблему социального контроля), но также
обеспечивает набор альтернатив для решения
сложных ситуаций. Другими словами,
маргинальность – это существенная черта
эволюционного развития, когда нет линейных,
детерминистских отношений между
определенным событием (война, революция) и
социальной мутацией; изменения захватывают
большой диапазон недоступных прямому
наблюдению состояний. Маргиналы и Чужие
конституируют социальные и культурные
изменения, накапливая и передавая их
незначительные оттенки. Негативный –
дисфункциональный аспект маргинальности –
особенно заметен на институциональном
уровне социального порядка, особенно это
видно во время институционального,
системного кризиса, когда маргиналы
становятся результатом такого кризиса,
когда материала для социальных изменений
есть в избытке. Тогда они актуализируют
проблему социального контроля, а также
ставят проблему создания новых
институциональных позиций для
амбивалентных, бездействующих групп (Мизручи,
1983).
4. Соотношение между понятиями «фронтир», «институциональная граница», «социальный конфликт как форма социальной границы», «пространственное измерение маргинальности» - это особая область изучения. Определение маргиналов и самого процесса маргинализации предполагает наличие понятия границы, края, лимита. Кроме статики, тут появляется динамический аспект – когда установленные институциональные границы, их ясные очертания сдвигаются под влиянием социальных изменений и становятся «фронтирами», соответственно, маргиналы становятся основными агентами изменения линий границы. Что касается изучения форм процесса маргинализации, это зависит от интерпретации самого понятия «края» (Margin) как раздела, края, кромки, лимита, фрейма, периферии или фронтира. Возвращаясь к условиям постсоветской маргинализации, стоит упомянуть об особенностях этого процесса, связанного с отношением между «границами» и «маргиналами». Обычно маргиналы, Чужаки и пр. пытаются преодолеть границы, сделать их гибкими и проницаемыми; они пытаются скомбинировать свойства двух (или более) форм. (Херик, 1977, Тирукайн, 1973). Постимперский случай связан с процессом маргинализации, который происходит в условиях возникновения границ, умножения границ (пространственных, институциональных, символических); исходные формы разваливаются на куски, и диффузные, «эфирные, свободно парящие формы» (Ионин, 1996) становятся средой для вновь сформированных сгустков социальной реальности. Маргинал здесь стоит перед выбором: присоединиться к новым формам социальной организации, принять новые формы отношений, идентифицироваться с ними – одним словом, войти внутрь этого ограниченного бытия. Альтернатива – остаться за (позади) новыми границами, в бывшем рассеянном (расплывчатом) diffuse окружении. Иногда оставаться между – означает жить на линии фронтира, где 2 новые сущности (образования) пока еще взаимодействуют, конфликтуют, делят ресурсы и формируют границы между собой. Таким образом, маргинал в этом случае пытается скорее спастись, избежать контактов с границами и ясно очерченными линиями, чем комбинировать или сглаживать их. Такой тип маргинализации не является свободным от контроля и традиций (Парк, 1967); он скорее осознает необходимость бороться все возрастающим состоянием контроля вокруг; маргинал сокрушен необходимостью защищать себя от попыток поглотить его независимость, неоднозначность и растворить ее у установленных, определенных формах. Если Чужой Зиммеля предполагал и «свободу от любого навязанного суждения и, одновременно, фиксацию на каком-то суждении, позиции» (Левин, 1977), то в нашем случае мы можем говорить скорее о свободе социального пространства от Чужого и, одновременно, фиксацию, удержание его у себя.
5. Фаза изменения социокультурных форм (расширение или сужение социального пространства) порождает проблемы и перспективы, связанные с новыми интерпретациями постсоветского социокультурного контекста как «империи»; само присутствие «постсоветского пространства» в политическом дискурсе и практике свидетельствует о наличии социального образования без определенных границ (ведь границ Союза не существует уже), однако значение и содержание этого образования вполне реально. Таким образом, маргиналов можно описать как агентов империи. Самая сложная теоретическая задача - описать социальные нормы/аномию, особенно – нормы участия/неучастия. Это приобретает особое значение, когда «новый демократический порядок» рассматривается как результат пространственной трансформации. Здесь проблема маргинальности соединяет сферы политики и культуры, поскольку она (проблема) актуализирует перспективу превращения Чужого во Врага (Шмитт, 1963). Процесс маргинализации, таким образом, является ферменном политической трансформации и ре-идентификации, а также служит контраргументом унификации и массовизации современных демократий.
(c) Светлана П.
Баньковская, Центр
фундаментальной социологии
(с) пер. с англ. Светланы
Шостак